— Капрал Росум, не забывать дисциплина! Стоять на место! — Вдруг Пётр запнулся: — Это конфект? Даст ист зер гут! Путём телать солдацки абенд, ушин то есть... Немей зи платц! Восмите место к столу... — Хлопнул по спине Тимофея. — Вы кароши солдат, Росум... Надо сказать адъютант, чтобы писать приказ.
Екатерина, чувствующая себя неловко, торопливо сказала:
— Я запомню, ваше императорское высочество... Прошу вас, идёмте к пруду, там водная потеха будет.
Она повернулась к выходу, но стоявший в проёме Гриц, улыбаясь, проговорил, подражая Петру:
— Нет-нет, путём телать солдацки абенд, ушин то есть...
Она изумлённо вгляделась в него — перед ней был вылитый Пётр, и даже голос тот же. Прыснула, не удержавшись от смеха.
Пётр продолжал распоряжаться:
— Отставить вотная потеха. Я буду сам телать потеха. — И принялся вдруг кривляться и строить рожи, что в мерцающем свете фейерверка выглядело довольно-таки устрашающе.
Но мальчишки покатились со смеху, и поощряемый Пётр разошёлся вовсю. Екатерина не смеялась, стояла молча, опустив глаза. Лишь один раз вскинула ресницы, бросив острый взгляд на своего наречённого. Гриц заметил, что углы её губ опустились и от этого узкое лицо ещё более заострилось. Мелькнул кончик языка, облизнувшего губы, веки опустились снова, прикрыв, как пеленой, глаза.
— Ящерка... чисто ящерка, — прошептал удивлённый Гришка.
— Вас ист дас... Что есть ящерка? — негромко спросила стоявшая совсем близко Екатерина.
— Зверушка такая, — ответил он и, не без лукавства, уточнил: — На манер гадючки, только с лапками. Мяконькая такая, быстрая...
— А за хвост ухватишь, — некстати встрял в разговор капрал Розум, — она его — хоп! — и отбросит. Потом другой вырастает... Разумеешь?
Екатерина закивала:
— Разумеешь... гадючка, ящерка, так? Йа?
— Йа, йа, — подтвердил Тимошка.
За спиной Грица на пороге беседки внезапно выросли трое адъютантов.
— Вас ждут, ваше императорское высочество. Матушка Елизавета Петровна гневаться изволят.
Великий князь тяжко вздохнул, как ребёнок, у которого отняли любимую игрушку, но всё же направился к выходу. Остановившись, залопотал что-то по-немецки, указывая на Тимошку. Адъютант отвечал:
— Яволь... яволь, экселенц.
Как только именитые гости удалились, Тимофей с хохотом повалился на скамью.
— Перепугали, я думал, лупцу дадут, а вышло наоборот... Ты по-немецки знаешь?
— Слабо.
— Герр Питер адъютанту приказал, чтоб завтра меня капралом объявили... Во попал Тимоха в царску милость... Батька ошалеет, узнав. Сам великий князь!..
— Об его морду яйца бить хорошо, — вдруг заявил Гриц.
Тимофей, ещё пуще засмеявшись, спросил:
— Почто так?
— Нос топорком. — Гришка, перекосив рот, закривлялся, задёргался: — «Путём телать солдацки абенд»...
Розум испуганно оглянулся:
— Вернулись, что ли?
— Это я, — засмеялся Гриц.
14
Перед торжественным выходом императрицы на прогулку двор, как всегда, собрался в трёх залах. В императорском зале расположились послы и представители высшей знати. Кавалергардский заняли чины генеральских уровней, военные и штатские. В третьем, караульном, зале — полковники и неслужилые представители дворянских семей, мужья с жёнами и без оных, оные без мужей, а также многочисленные недоросли.
Военные мундиры, мундиры французские и губернские, парики и букли, напудренные разной мастью — от голубых и зелёных до розовых и фиолетовых, — терялись в пестроте и многообразии платьев дам, декольтированных и закрытых до ушей, ужатых в рюмочку на талии и безбрежных в своей пышности ниже означенной, с фижмами и фижмочками, воланами и воланчиками, лентами и ленточками, бантами и бантиками, рюшечками и сеточками, каменьями и золотыми финтифлюшками в подходящих и неподходящих местах... А уж причёски — Боже, сколько тут фантазии и изощрённости: высокие шиньоны — опять же голубые, красные, зелёные, фиолетовые, чёлки, кудерки, букли, заколки, гребешки — это всё само собой, это так, пустое, то ли дело, скажем, каравелла с мачтами полуметровой высоты, погруженная в бирюзовые волны волос, или рог изобилия, опрокинутый с высоты на макушку и низвергающий ко лбу виноградные гроздья, кисти спелой вишни, персики и яблоки, подстеленные листом винной ягоды. А как непередаваемо свежо смотрится на голове увядающей красавицы гнездо с птичьими чучелами либо клетка с живой канарейкой в нимбе из павлиньих перьев! Воистину изобретательность дам не знала предела, особенно в вечерних нарядах. Учитывая, что представление на театре длилось с полуночи до пяти-шести часов, а потом надо было идти к заутрене, смекалистые заплетали в шиньон бутылочки с бульоном, питающим стебельки роз, и они оставались свежими, несмотря на многочасовую духоту театральных и церковных залов.