— Я отшень плех говору русски.
— Будем шпрехен нах дойче, — положил ей руку на плечо Потёмкин.
Она еле ощутимо дрогнула, сжалась под ладонью отца. Но ответила, светло улыбнувшись и глядя ему в лицо чистым взглядом:
— Йа, йа... зер гут... отшень ка-ра-шо.
Они прошли втроём в соседнюю комнату, сели на диван. Из зала послышалось:
— Айн, цвай, драй... — И снова надоевшая мелодия. Вездесущий «Августин» не покидал их все краткие минуты свидания.
— Как ты живёшь, малышка, здорова ли? — спросил Потёмкин, не отрывая взгляд от лица девчушки, пытаясь отыскать родные черты и стараясь сидеть так, чтобы его уродство не бросалось в глаза.
Дочерино лицо оставалось вопросительно-напряжённым, и она жалась к Екатерине.
— Я здорова, и мне хорошо живётся у мадам Циммерман. Мы много занимаемся учением и достаточно имеем времени, чтобы поиграть, — заученно-складно ответила девочка на немецком языке.
— Тебе не бывает скучно?
— Нет, мы поем и танцуем, а по воскресеньям, если хорошая погода, катаемся в коляске по городу. Её императорское величество государыня Екатерина присылает нам хорошие игрушки и лакомства. Мадам, — она указала на Екатерину, — однажды приезжала к нам.
Потёмкин попытался встрепать волосы дочери, но она деликатно отклонила головку.
— У тебя прекрасная память. Я привёз тебе большую куклу и много конфет. Ты их разделишь с сёстрами?
— Они не сёстры мне. Мы все воспитанницы фрау Циммерман. Но мы всегда всё делим поровну.
— Я уезжаю на войну и буду видеть твоего папеньку, что ему передать.
Девочка опустила глаза и проговорила:
— Скажите, что я его очень люблю и буду ждать... И ещё мне хотелось бы повидать родных в деревне.
Потёмкин увёл в сторону здоровый глаз, вынул платок, вроде бы утираясь.
— Хорошо, девонька, я передам ему всё. Он непременно приедет к тебе, возьмёт в деревню. Он просил ещё оставить тебе на память портрет маменьки. — Потёмкин расстегнул ворот камзола и, сняв золотой медальон, одел на шею дочери.
Она вспыхнула, поднесла медальон к губам и опустила затем в вырез платьица. Потёмкин не удержался, прижал дочь к груди, поцеловал в лоб. Она неожиданно обвила его шею рукой и поцеловала в щёку. Затем, отклонившись, сказала:
— Добрый господин, у вас солёная слеза на щеке, дайте я сотру. — И смахнула слезинку ладошкой.
— Храни тебя Господь, милое дитя. — Потёмкин перекрестил Лизу, отошёл к окну, пообещал: — А на смоленские мёда да на бабушкины сливки тебя свезут.
Екатерина приложилась к лобику дочери:
— Ступай с Богом...
Они вышли следом и раскланялись с мадам Циммерман. Она вывела их на крыльцо. Опять зазвучал «Августин».
— Кто эти господа? — спросила старшая, когда за ушедшими закрылась дверь.
— Папенька и маменька, — ответила Лиза. — Будем танцевать.
На диване лежала брошенная кукла.
Сопровождаемые «Августином», Потёмкин и Екатерина пробирались по двору.
— Ты непозволительно сентиментален, мой друг, — выговаривала Екатерина Потёмкину.
— Зато ты, мама, кремень. Сколь годков не навещала?
— Думаю, три. Заботы, заботы... Нынче нам предстоит ещё не один визит.
Они подошли к парной коляске и сели. Без кучера.
8
По тёмному коридору, освещённому более чем экономно — одна плошка на один поворот, — грохоча сапогами, мчался генерал-полицмейстер Рылеев. Задыхаясь, спросил у вышедшего навстречу надзирателя:
— Петли... петли?..
— Петли-с?
— Петли в порядке? Смазаны? Не скрипят?
— Никак нет, без скрипу, смазаны ещё поутру.
— То-то, гляди... Службу кое-как несёшь... Тс... идут...
Дверь в камеру отворилась бесшумно, полицмейстер и надзиратель переглянулись и заулыбались, подсвеченные снизу фонарём рожи были одинаково курносы, одинаково лоснились.
Первое, что удалось разглядеть входящим Екатерине и Потёмкину, были стоящие носками врозь, как и положено по уставу, ботфорты, прикрытые портянками. Их хозяин, солдат, лёжа навзничь, богатырски храпел. Офицер же полусонно бдил, клюя носом над фонарём.
— Встать! — гаркнул Рылеев, идущий следом за высокими особами, и потряс кулачищем, его тень метнулась по стене.
Офицер вскочил, солдат непостижимым прыжком попал ногами прямо в ботфорты и замер, вытянувшись струной, прижав к бедру ружьё.
Лишь теперь Екатерина и Потёмкин разглядели в тёмном углу нечто белое, неподвижное и тщедушное, сжавшееся в комочек.
— А ты почему не встаёшь? — обратился Рылеев к Таракановой. Она молчала, испуганно тараща чёрные глаза. — Не понимает по-русски, — разъяснил Рылеев. — Я счас по-немецки...