— Ах! — взвизгнул Пётр. — Спасибо, тётушка!
— И чтоб никаких кукол. Захочешь поиграть — жена молодая. — Елизавета ласково улыбнулась Екатерине, отходя от гнева.
Все обрадовались — буря улетела и, слава Богу, произвела лишь небольшой урон. По комнате прокатился вал оживления. Брюммер что-то шепнул герцогине Ангальт-Цербстской, и та, сладко улыбаясь и держа локти вразлёт, подплыла к Елизавете.
— Ах, Ваше Величество, вы, как всегда, добры и мудры — что может быть лучше для детей пожить своим домом. Но хорошо, когда рядом с ними есть старшие. Извините за совет, но...
— Уж не вы ли метите в хранительницы счастья молодых?
Ваше Величество, господин Брюммер...
Елизавета развернулась всем корпусом к герцогине, гнев полыхнул в разом потемневших глазах.
— Дорогая моя родственница, сватьюшка, я не прошу у вас советов. — Она вскинула к глазу монокль, как это сделала секундой раньше герцогиня. — Более того, почитаю за лучшее, если вы составите компанию господам наставникам великого князя. Зажились вы в России, пользуясь нашей добротой...
— Но, Ваше Величество... — Принцесса стала белее мела, которым был осыпан парик.
— Домой, в Неметчину, и немедля... Я ведь про шашни тайные ваши со шведским двором ведаю и про письма доносные королю прусскому. А, не ждали? А если в крепость заточу по вине шпионской? Жрать хлеб российский и продавать Россию не позволю никому! Сбирайтесь в отъезд, пока не передумала. — Елизавета так же круто отвернулась от «сватьюшки».
А та, непрестанно отступая в книксенах, присела да так и не смогла подняться — обморок подкосил.
— Что до наставников, то, полагаю, муж кузины нашей, господин Чоглоков, сумеет преподать уроки семейной жизни молодожёнам. Так, Николай Наумович? В науках не изощрён, но супружеский долг блюдёт.
— Рад стараться, Ваше Величество... И опять же к жене ближе, — поспешил он высказать самое сокровенное и подмигнул Чоглоковой.
Но Елизавета уже не слушала. Словно спохватившись, что забыла о главном, крикнула:
— И столы, столы вон!
И, подхватив юбки, поплыла из комнаты.
Пётр отступил в угол и, подтащив к себе Екатерину, злобно прошипел:
— Ты предатель, Като.
— Это не я.
— А кто?
— Во дворце и у стен имеются уши.
— Всё равно ты теперь мой враг на всю жизнь. — В глазах идиота были гнев и презрение, в голосе — та убеждённость, которая переходит в манию.
Ни гнева, ни испуга не отразилось в лице Екатерины, лишь едва заметная усмешка оттянула уголки губ, да мелькнул кончик языка, облизнувший пересохшие губы. Ящерка...
— Я буду верной женой вам, Ваше Величество, — ровным и спокойным голосом ответила она.
— Всё равно ты мой враг. Только помни: по русскому обычаю жена — раба мужа. Захочу — в монастырь запру, захочу — на прядильню в работы.
— Я с покорностью приму судьбу свою. — Екатерина опустила глаза.
Пётр злобно ощерился и пошёл прочь.
5
В доме президента Коммерц-коллегии жили по старому московскому обычаю: ели досыта, пили допьяна, молились истово, спали до одурения. Вот и сейчас, отвалившись от стола, густо облепленного родственниками, странниками и калеками, Кисловский приказал:
— А теперь помолимся Господу нашему. Григорий, возгласи.
Все встали, оборотясь к красному углу. Гришка вышел вперёд и внятно, в голос начал читать:
— Благодарим тя, Христе Боже наш.
Остальные вразнобой, но более или менее стройно:
— Христе Боже наш...
— Яко насытил еси нас земных благ Твоих...
— Благ Твоих...
— Не лиши нас и небесного Твоего царствия.
— Царствия.
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа... — Гришка сделал паузу.
— Духа...
— Аминь! — гулко и категорично завершил Кисловский.
— Аминь.
Все закрестились, закланялись, но не иконам, а хозяину дома.
— Спасибо, батюшка...
— Дай Бог здоровья за щедроты твои.
— Многих лет, благодетель.
— Господь воздаст за доброту.
— Ступайте с Богом, — благословил хозяин. — А мы, Гринь, в библиотеку, почитаем.
Гришка молча кивнул, норовя при этом скинуть дядькину руку с головы.
— У, непокорный, — буркнул Кисловский, дав племяннику лёгкого шлепка.
У стола образовалась толчея: лакеи спешили убрать недоеденные блюда, а прихлебатели норовили прихватить, что ближе лежит да послаще, кто в ташку — была такая принадлежность туалета, сумка на манер ридикюля, только носимая на перевязи, — а кто и просто в карман или за пазуху.