Одарив подданных убийственным взглядом, Ракшас удалился. Покричав, как положено: «Да здравствует император Дхана Нанд! Долгой жизни самраджу!», жители Паталипутры тоже начали расходиться по домам.
В последний раз оглядев опустевшую дворцовую площадь, Дхана Нанд повернулся к стоявшему рядом Чандрагупте, и лицо его приняло суровое выражение:
— А с тобой я поговорю позже, предатель.
— Позже? — струхнул Чандра, предвидя проблемы. — И почему опять «предатель»?
— Скоро узнаешь, — нежным тоном, в котором прорезался металл, промолвил царь. — Когда празднование закончится.
Впрочем, Чандра догадывался, о чём пойдёт речь. Когда шатающийся Селевк, встал из-за стола и, довольно-таки развязно потрепав Дхана Нанда по плечу, отправился спать в подготовленные для него покои, самрадж Магадхи, чьи права Чандрагупта добровольно восстановил после очищения от Чанакьи, повернулся к юному царю Поурава и Пиппаливана.
— А теперь поговорим о насущном. Сколько налогов ты собрал, чтобы увеличить мою армию втрое? Сколько золота из казны ухлопал, чтобы воздвигнуть себе трон в форме павлина, инкрустированный драгоценными камнями сверху донизу?!
— Ну я…
— Куда вынес мои постельные принадлежности и мою любимую кровать?! — возвысил голос Дхана Нанд, поднимаясь во весь рост. — Где мои персидские ковры? Где шёлковые занавески?!
— Всё верну! — торопливо пообещал Чандра. — Немедленно прикажу слугам перенести все твои вещи обратно.
— Ну нет, Сокровище! Это я прикажу слугам вернуть всё обратно. Не забывай: Паталипутра отныне снова моя. А ты давай, отправляйся в Поурав или в Пиппаливан! Это уж куда тебя сильнее тянет… Распоряжайся там, воспитывай сына, — Дхана Нанд отпил из бокала вино, перекатывая под языком бархатистый напиток. — Всё-таки греки знают толк в удовольствиях, — промурлыкал царь, откидываясь на подушки и закрывая глаза. Потом вдруг резко вскочил и уставился на Чандрагупту. — Ты ещё здесь? Я вроде сказал: отправляйся в своё царство. Праздник закончился, я устал.
— Ты всё ещё зол, — заключил Чандрагупта.
— А как мне не быть злым? Ты на год отправил меня в лес. Я жил в пещере, пока ты тут перестраивал мой дворец по своему усмотрению! В то время как Чанакья отравил твою жену и мою сестру, а свалил всё на меня…
— Что? — задохнулся Чандра. — Но… ты сам прислал яд, чтобы им отравили меня?!
— Опять поверил лжи? — Дхана Нанд смотрел на юного махараджа Пиппаливана, словно на несмышлёного ребёнка. — Сам подумай, каким образом я мог это сделать, если твою еду проверяли в тысячу раз тщательнее, чем мою, когда я был царём? Твой ачарья просто перепутал тарелки… Он каждый раз подкладывал тебе в пищу небольшие порции яда, чтобы повысить твои шансы выжить, если я вздумаю отравить тебя? В тот день он ошибся, и твою еду отнесли в покои Дурдхары…
— Нет, — Чандра вскочил с места и начал ходить кругами, чтобы успокоиться. — Это невозможно!
— Но это горькая правда. Из-за его ошибки пострадала Дурдхара! Твой ачарья перехитрил себя, желая перехитрить меня. Я уж молчу, что он оказался то ли данавом, то ли бхут знает кем… Он портил тебя изнутри. Только этим я могу оправдать твои поступки.
— Ты тоже не святой! Заколол Тарини! — вырвалось у Чандрагупты.
— Моё терпение закончилось после того, как я узнал о смерти Пандугати и о похищении аматьи Ракшаса. Я припёр её к стенке, и она покончила с собой. Конечно, твоему ачарье удобнее было бы думать, что я её зарезал.
— Но ты же сам сказал тогда, на поле боя…
— Я был зол на всех вас, я был в такой ярости! Вы всегда видели во мне чудовище, и я решил: да пусть. Больше станут бояться! Теперь я жалею… Но тогда я просто обезумел от гнева и тоже совершил ошибку. Не стоило мне говорить всего того, что я сказал тебе и Дурдхаре в тот день.
— Зачем ты женился на Тарини? Ты её любил? — хрипло спросил Чандра.
После этого вопроса Дхана Нанд яростно опрокинул внутрь себя бокал вина.
— А если я у тебя спрошу всё то же: зачем ты женился на моей сестре? Ты её любил хоть немного, что ты ответишь?
— Я спросил первым.
— А я самрадж Магадхи, и это приказ. Отвечай!
— Ты остался всё тем же… — горько вымолвил Чандра. — Умеешь кричать и приказывать, но не просить.
— Я просил тебя слишком долго. Я ходил вокруг и около, я практически умолял тебя: не идти против меня, не строить заговоры, не примыкать к врагам! Если бы ты не продал Чанакье душу, ничего этого не случилось бы… Ладно, хорошо! Я расскажу про Тарини. Она была дочерью брамина, обучавшего меня и моих братьев военному искусству. Она хотела, чтобы отец тренировал её на равных с нами. Но она не желала поначалу, чтобы кто-то из нас узнал, кто она на самом деле. Тара перетягивала грудь, носила дхоти. Я никогда бы не… — Дхана Нанд захлебнулся словами. — Я думал, она — юноша, как мы! Пока однажды во время совместной тренировки наши губы случайно не соприкоснулись. Мы оба хотели этого, и оно случилось… Я был счастлив, но ровно до тех пор, пока она не открылась мне, чтобы успокоить меня. Тара сказала: «Не бойся, ты любишь девушку». И приподняла ткань, скрывавшую её грудь. Но она не знала моей тайны! Женское тело нравилось мне, как художнику — картина, как музыканту — песня, как танцору — его танец, не более. Я любил смотреть на женщин, мне нравилось видеть их игры, слушать их голоса, прикасаться к ним. Но обладать? Нет, никогда. Именно по этой причине с собой в купальню я всегда звал брата Панду или брата Раштрапалу. Я играл с наложницами. Они кормили с рук, обливали водой… Мне было приятно и весело, но и только. Панду и Раштрапала их ублажали потом.
— А ты? — напряжённо спросил Чандра. — Что делал ты? Ведь быть того не может, чтобы ласки наложниц не распаляли тебя?
— Я шёл в свои особые покои любоваться потолком.
— Потолком? — удивился Чандрагупта.
— Да. Когда ты влез ко мне, чтобы украсть моё золото, конечно, ты не обратил внимания на потолок.
— Мне не до того было, — пробормотал Чандрагупта.
— И ты не ночевал в тех моих покоях, став царём?
— Нет. Взял себе другие.
— Зря. Тебе бы понравилось. Мне так кажется.
— А что там, на потолке? Покажешь? — заинтересовался Чандра.
— Когда-нибудь, — лицо Дхана Нанда стало задумчиво-печальным. — Впрочем, могу сказать. Там обнажённые юноши в разных позах и ни единой дэви. Художник, рисовавший это, отправился в лес, приняв обет молчания. Недруги потом пустили слухи, что я ему язык отрезал. Но я его не трогал. Он сам решил, что после греха, заключавшегося в росписи потолка моей опочивальни непристойными изображениями, ему следует совершить суровую аскезу.
— О Махадэв, — только и вымолвил Чандра. — То есть, ты всегда… С самого начала? Даже в юности?!
— Да. Теперь представь, во что я влип: Тара рассказала отцу о нашем поцелуе. Да и как смолчать, если тебе восемнадцать, и ты по уши влюблена? Ачарья лишь обрадовался этой новости. Мне ничего не оставалось, как пообещать, что, став царём, я сделаю Тару своей махарани. Я не хотел позора для дочери своего гуру. Раз уж так случилось, что я прикоснулся к ней, значит, мне и быть её мужем. Я поклялся взять её в жёны. Ачарья, воодушевившись моей клятвой, стал тренировать меня лучше, чем всех моих братьев. Он много занимался со мной, зная, что махарадж Махападма поклялся сделать царём того из своих сыновей, кто окажется лучшим воином и одержит победу над его заклятыми врагами. Ради этого из меня сделали лучшего воина в Бхарате, и я получил трон… Тару я всё это время любил, как сестру. Она меня — как будущего мужа. Я дарил ей подарки, проводил с ней время в саду и во дворце, но не мог заставить себя повторить тот наш поцелуй… Ведь я уже точно знал, кто она! В конце концов, Тара поняла: со мной что-то неправильно. Она задала мне честный вопрос, и я честно на него ответил. После этого Тара, оскорбившись, ушла в лес совершать аскезы. Я не мог препятствовать ей, ибо в браке не смог бы дать ей ничего, кроме заботы и уважения.