Город горит, внутри и снаружи, он переполнен эмоциями, людьми, историей. Под завязку забит впечатлениями и туристами, которые жаждут урвать побольше каждую ночь. От них некуда деться.
В безумном потоке ночных голосов и далекого плеска воды Уилл вспоминает жизнь, которая осталась от него на расстоянии выстрела. Он убил девушку, девочку, ребенка, которая доверяла ему настолько, что положила пистолет рядом с его кроватью. Сама принесла оружие и послушно дождалась, когда его используют против нее.
Доходя до воспоминаний об Эбигейл, Уилл встает, вне зависимости от того, чем занимался — сидел, лежал. Если он на улице, ноги несут его прочь от шумных площадей и перекрестков. Если дома, он закрывает окно, запечатывая духоту внутри.
Ганнибалу нравятся старые здания. Это кстати, потому что почти все здания Флоренции старые. Они старше любого здания в Балтиморе, они старше самого Балтимора, они старше идеи Балтимора, если уж на то пошло. И Уиллу, который несколько лет считал город, в котором работал, центром цивилизации, непросто свыкнуться с этой мыслью.
Чем больше он думает, тем больше идей приходит в воспаленный бессонницей мозг. Они роятся, пока не приводят к тому, что Уилл ищет на улице невидимых преследователей.
Их не могли оставить в покое. Наверняка, интерпол уже поднят на уши. Наверняка, их ищут все полицейские всех европейских городов. Каждый раз, когда паника приводит Уилла в Сеть или к старомодным киоскам с прессой, Ганнибал останавливает его.
— Ты всего лишь убил человека, — говорит он. Тоном, похожим на легкое обвинение в дурных манерах. К чему, дескать, эти метания, когда речь идет всего-навсего об убийстве.
Уиллу хватает выдержки не повторить реплику с другой интонацией, хотя мысленно он делает это постоянно. Всего-навсего? Всего? Навсего?
Он убил человека. Не так, как в прошлый раз, под влиянием обстоятельств, вынужденный защищать себя и другого человека — ребенка. Нет, теперь все было иначе: он был тем, кто убил ребенка, не другой. И ему ничто не угрожало. Быть может, компания Эбигейл, но он искал ее много месяцев. Надеялся, что она жива.
Клубок метаний и самокопания затягивается сильнее с каждым днем. Уилл, проглотив очередной безвкусный завтрак, соглашается посетить “галерею”.
Они здесь во Флоренции придумали себе развлечения с языком. Нельзя называть “Галерею Уффици” музеем, потому что это “галерея”. Ганнибал не настаивает, просто объясняет тонкости древнего языка. И ведет к старому зданию, куда заходили светлейшие умы человечества, чтобы почувствовать дух времени. Уилл много раз слышал эти слова от гидов, на старых детских экскурсиях, стоя вдали. Ему неинтересны ни дух времени, ни культура западной цивилизации. Поднимаясь по ступеням, он думает о том, что добровольно согласился на заключение в одной камере с ненормальным. И наказание будет отбывать не в тюрьме, а в шумном грязном городе, где каждый день — праздник, и голова раскалывается от событий. Люди здесь слишком ярко демонстрируют то, чего у них нет. Места запомнили события тысячелетней важности, но с тех пор утратили красоту, новизну и смысл. Только такие, как Ганнибал, знают, почему важно называть эти места “галереями” и “базиликами”, а такие, как Уилл, — никогда не запомнят и не поймут, потому что это фарс. Игра без зрителей. Самообман.
— Клевета, — говорит Ганнибал, застыв перед очередным шедевром. На нем горстка разряженных людей стоит в нелепых позах на фоне позолоченных колонн. Почти все картины выглядят так для Уилла.
— Она здесь уже давно, — продолжает Ганнибал. — Мидас прислушивается к Невежеству и Подозрению, пока Клевета, Зависть, Коварство и Обман ведут обвиняемого.
— Прекрасно, — говорит Уилл, чтобы забить своим голосом минуту тяжелой тишины.
— Истина не смотрит на них, — Ганнибал смотрит на картину.
Проходит еще одна минута бессмысленной тишины.
— Все у них перед глазами, — говорит Ганнибал. — Можно провести здесь несколько часов и понять о людях больше, чем многие понимают за всю жизнь.
— Мы здесь за этим? — вопрос звучит грубее нужного.
— Мы здесь, чтобы она посмотрела на Мидаса, — отвечает Ганнибал и проходит дальше.
Уиллу тошно — буквально тошно от жары и шума, создаваемого посетителями галереи. Вперед в узком проходе он видит старуху, облаченную в черное. Старую, согнувшуюся. Старуха смотрит на него с кривой ухмылкой.
— Уилл? — Ганнибал ведет их к другому выходу.
— Как ее зовут? — спрашивает Уилл. — Старуху с картины, как ее зовут?
— Тебе надо на свежий воздух, — они ускоряют шаг.
— Ту, что была на картине про Мидаса…
— Вечером мы ужинаем с интересными людьми.
— Чем они интересны?
— У них интересная работа.
— Они полицейские?
— Почти.
— Спасатели?
— В каком-то смысле. Они работают в галерее.
На обратном пути Уилл ускоряет шаг. Ганнибалу приходится идти быстрее.
— Торопишься?
— Жду не дождусь обеда, — ответ звучит грубее нужного.
— На обед будет…
— Мне все равно.
Куда бы он ни шел, за ним по пятам следует старуха в черном. Она криво ухмыляется, пока Уилл ищет способ искупить вину. Он знает, как ее зовут. Но ему не понятно, почему Боттичелли изобразил ее старой, облаченной в черное развалиной.
— Раскаяние уродливо, Уилл, — говорит Ганнибал. — Но пустое раскаяние намного уродливее. Оно может испортить любую картину.
— Как можно не испытывать раскаяния за то, что я сделал? За то, что ты заставил меня сделать?
— Заставил? — Ганнибал останавливается, и Уиллу приходится вернуться.
— У меня в руках не было пистолета, а потом он появился там.
— Уилл, — Ганнибал смотрит с неприкрытым укором. — Ты хотел убить себя. Этим же пистолетом. Думаешь, я мог дать тебе пистолет? После того, как ты предпринял попытку суицида?
— Я просто хотел проснуться, — бормочет Уилл. Старуха исчезает, а вместе с ней растворяется гудящая толпа вокруг них. Уилл стоит в дешевом мотеле, перед ним Эбигейл, она смотрит с ужасом.
Раньше.
Эбигейл делает несколько шагов в сторону и исчезает, Ганнибал подходит ближе. В его руке пистолет, секундой раньше он выхватил его из рук Уилла.
— Нет-нет-нет, — шепчет Уилл. — Ты не можешь уйти. Ты не можешь идти туда. Они знают. Они все знают. Джек, Алана, Фредди, они все знают. Не делай этого.
Ганнибал опускает взгляд — смотрит на пистолет в своей руке.
— Я принесла воду, — Эбигейл ненадолго возвращается в реальность. Флоренция идет ей, она похожа на одинокую белую фигурку, смотрящую вдаль.
В своей руке Уилл чувствует холод ребристой поверхности знакомого пистолета.
— Уверен? — спрашивает Ганнибал.
Уилл смотрит вниз — их руки вместе сжимают пистолет.
— Уверен? — Ганнибал не отдает пистолет, в его взгляде беспокойство.
Уилл попытался убить себя. Зачем ему пистолет?
Стирая очередную картинку, Уилл делает шаг назад. Пистолет падает на каменную мостовую и превращается в пустоту. Ганнибал делает шаг вперед, начинают проступать звуки реального мира.
— Тебе нужно в тень, — говорит Ганнибал.