Я позвонила Марку и просила его купить смесь, а также пару бутылочек. Решила для себя, что хотя бы два раза в сутки мой ребенок будет сыт – перед прогулкой и на ночь. Главное, чтобы Полина не действовала на мои нервы своим плачем. Только покой поможет мне быстро восстановиться.
Марк приобрел смесь и бутылочки, и дважды в день я кормила дочь искусственным молоком. После этого мы смогли выйти на улицу, не переживая, что дочь закатит мне на улице истерику от голода. Дожди прекратились, и ничто не мешало нам совершить первую прогулку.
Прошел месяц. Но по ощущениям не меньше полугода. Улучшений с молоком не наступило. Дочь набрала в весе всего пятьсот грамм, но подросла на три сантиметра. Глазки у нее прояснились, и мне казалось, что они синие. Но говорят их цвет с возрастом может измениться.
Приближался срок, установленный Трегубовым, и я думала, раз не получается «разжиться» молоком, то нужно, чтобы оно и вовсе перегорело. Тем более что кормление грудью доставляло мне больше неприятностей, чем удовольствия. Я все также испытывала дискомфорт при прикладывании к груди, и никакие мази справиться с болезненностью не помогали.
В двухнедельном возрасте Полину начал мучить животик. Она часто плакала. Особенно по ночам. Порой я была не в силах встать, так хотелось спать. Я делала вид, что не слышу, продолжала лежать, накрывала себя подушкой. Тогда просыпался Марк, толкал меня в бок, просил угомонить ребенка. Ссылался на то, что ему на работу, нужно выспаться. Приходила мама, брала малышку и уходила с ней. Это было счастьем для меня. То, что маме тоже нужно утром на работу, я не думала.
Я давно не видела маму такой заботливой. Вечерами она всегда проводила время с внучкой. Я в это время готовила, стирала или гладила. Я любовалась ею, когда она качала Полину, пела ей песенки. Наверное, такой же она была, когда на месте внучки находилась я. Она много разговаривала с ней, иногда кормила на ночь бутылочкой, умилялась, глядя, как девочка чмокает губками.
Сама я не испытывала и половины того, что мама. Как я ни старалась проникнуться к Полине материнской любовью, ожидая трепетного стука в сердце, все было глухо. Вид дочери меня не умилял, и я чувствовала, что она мне чужая. Когда она плакала, мне не хотелось ее пожалеть, и если я и брала ее на руки, то только потому, что моя нервная система не выдерживала ее громкого плача. Что со мной не так? Может, это усталость? Будет ли когда-нибудь иначе?
Когда Полина родилась, поначалу Марк включился в отцовство бодро и с задором. Приходил с работы вовремя, мыл руки и сразу бежал к Полине. Быстро освоил подгузник и режимы стирки на стиральной машине. Когда ввели смесь, стал сам ее наводить, кормить, и тут он соперничал с мамой. Единственное, к чему не подключался – ночные подъемы. Считал это моей обязанностью, раз я сижу дома. На его взгляд, у меня было полно времени днем, чтобы выспаться.
Но как только у Полины начались проблемы с животом, и они продолжались не один день, Марк «сдулся». Детский плач стал его раздражать, и он чаще жаловался на головную боль. Стоило дочери заплакать на его руках, начать поджимать ножки к животу, как он торопился отдать малышку в другие руки. Ругался со мной, что я ем что попало, не соблюдаю врачебных рекомендаций и вообще наплевательски отношусь к здоровью своей дочери. Я ощущала себя такой разбитой, что даже не вступала с ним в конфликт. Не думала, что роль заботливого папочки так быстро ему надоест.
Марина Федоровна появлялась у нас только на выходных. Это были те счастливые минуты, когда я могла отключиться от мира и уйти спать, оставив Полину на попечение двух бабушек. Уж они-то знали, как себя вести с младенцем и не боялись никакого плача.
С отцом в эти дни я не встречалась. Только звонили друг другу. Он много спрашивал о моем здоровье и здоровье внучки, интересовался, как дела с молоком, не стало ли лучше, давал разные советы, надеялся на скорую встречу. Но так как прийти к нам не мог, ждал, что мы с Марком и Полиной сами к нему приедем, как только девочка немного подрастет.
Ко второму месяцу я практически исключила из рациона дочери грудное вскармливание. Пробовала давать грудь только ночью, но без сцеживания оно совсем иссякло. Для меня это стало освобождением. Исчезла физическая зависимость Полины от меня. Теперь я вполне могла оставить ее на длительный срок на другого человека. Правда, этот человек об этом еще не догадывался.
Я позвонила на работу Трегубову, он обрадовался, услышав меня. Спрашивал, как проходит мое восстановление, готова ли вернуться к своим трудовым обязанностям. Я аккуратно поинтересовалась, могу ли отложить выход до лета. Чтобы мама могла довести учебный год до конца.