– Черти! Ходют и ходют. – ворчала Мария Семеновна и ставила перед Корзинкиным на самодельный кухонный стол глубокую тарелку с рассольником.
– Ты чего кидаешься, ба?
Он хлебал вкуснейший суп расписной деревянной ложкой. Заедал ломтями серого тяжелого хлеба с маслом, а баба Маша садилась напротив спиной к завешенной пестреньким ватным одеялом стене.
– Киргизы. Чуркаши.
– Сама ты, чуркаш. Русские они.
– Русские к Горбовскому не ходят. Сектанты.
– А чего ты вообще про этих Бомбезновых завела.
Ничего она не знала бабушка Мария Семеновна. И нечего было знать. Но ведь почему то точно знают и жуки и коровы, когда начинается ураган? Целые научные институты сомневаются, а они знают.
– Я вчера с почты ходила ,а ты из школы шел.
– Я тебя не видел.
– Во-во. Ты ничего не видел. О том и речь.
– О чем?
– О том, что ты для них самый подходящий.
– Это как?
– Чего ржешь, дурак. Дай миску, подолью.
Бабка подняла черпаком со дна кастрюли самую гущу и поставила тарелку перед Юрой.
– Жри, давай. Рассуждатель. Самый подходящий. Папы-мамы нет. Бабка старая. Брат когда еще дома будет. И будет ли…– бабушка Маша заморгала, не пуская рвущиеся наружу слезы.
– А эти хитренькие. Не пьют, не курят.
– Это же хорошо. И я не пью и не курю.
– Ты по-нашему не пьешь и не куришь. А по-ихнему не должен. Понял?
– Понял.
– Прокляну и дом на райсовет перепишу.
– Да что ты говоришь, ба. Мне и незачем это. Сама знаешь, я в институт готовлюсь.
– Это по-нашему, Юрка.
– Это по-моему.
– Пока хай, так будет.
Юра Корзинкин хотел в строительный институт, но после школы решил повременить. Брат все не ехал, а бабка совсем поплохела. Вставала редко и по вечерам Юра вытаскивал ее, завернутую в пестренькое ватное одеяло, во двор. Сажал на скамейку прямо напротив знаменитых фабричных закатов. Цвета лесной неяркой малины в окружении сине-темных нажористых облаков. Юра ссыпал в чашку каленые семки. Их добывали из свойских подсолнухов, росших в неприбранном огороде, и калили в тяжелой чугунной сковороде. Бабушка лущила крупные с жирной пленкой семки узловатыми смуглыми пальцами. Лушпайки – в мятое сапогом ведро, а чищенные белые семена в открытую ладонь Юры. Зубы как и надежды закончились у бабушки Маши еще при Ельцине. Всероссийском дриморуинере. Но вот, однажды, когда заканчивался истрепанный нежданным ветром сине-малиновый закат, Юра спросил.