Вдоль стены стояло несколько стульев.
Медленно подшаркав, Бронников сел рядом с Игорем Ивановичем.
Фесунов, от скуки любопытствуя, наконец-то закрыл дверь, и тогда Бронников маленько распрямился.
— Ничего, ничего, — сказал Шегаев, одобрительно его оглядев. — Вид вполне сумасшедший.
— Стараюсь. Уже даже обещают выписать.
— Было бы неплохо. Не век же в дурке сидеть…
— Что это? — спросил Бронников, имея в виду свернутый в трубку журнал у него под мышкой.
— А вот полюбопытствуйте.
Раскрыв, предъявил какие-то причудливые мозаики.
— По-английски кумекаете?
Бронников смутился.
Добиваться подробностей Шегаев не стал, растолковал по-русски.
Оказалось, то, что было подано в научном журнале как чрезвычайно любопытное открытие американского математика, ему было известно прежде.
Причем давно — даже до ареста.
Игорь Иванович увлекся рассказом, говорил ярко. Подробности вспыхивали, оставляя после себя долго гаснущее зарево.
Бронникову казалось, что он не о чужом слушает, а вспоминает свое. Свое, но очень давнее, крепко забытое.
Дом на Селезневке… немощеный двор… третий этаж, зеленая дверь.
Вот как было!..
— Князевы? — в какой-то момент встрепенулся он. — Игорь Иванович, вы сказали: Князевы?
— Князевы, — кивнул Шегаев. — А что?
— Погодите, это уж не те ли Князевы… Господи, это уж не дядька ли Ольги Князевой, к которому она в Москву приехала?!
— Вашей Ольги Князевой?
— Ну да! Она ведь перед войной два года в Москве провела, в медучилище. И пока общежития не получила, жила у дядьки!
— Два года перед войной — следовательно, с тридцать девятого?
— Ну да. Или с тридцать восьмого.
— Не знаю, Гера… К тридцать восьмому меня там уже давно не было.
Глава 2
Землемер Ибрагим
Ключ скрежетнул, дверь открылась.
Вошедший поставил портфель на стул у двери, потоптался, снимая плащ и пристраивая его на прибитую к беленой стене трехкрючковую вешалку.
Повел носом и помянул нечистого; потянулся к форточке, толкнул.
Воздух в комнате сразу ожил: дальние гудки, гул, едва слышный звон трамвая, веселое постукивание капель по карнизу смешались с запахом талого снега, мороси, мокрого железа, застарелой табачной вони.
Вошедший брезгливо вытряс содержимое пепельницы в корзину (уборщица, судя по всему, не заглядывала; пришлось даже маленько умять вчерашние бумаги). Со стуком вернул на место и, пошарив в кармане пиджака, бросил рядом пачку сигарет «Пегас».
Спички и прежде там лежали — рядом с полупустым графином, на горло которого, заменяя штатную стеклянную пробку, был нахлобучен стакан.
Минуту или две сидел, неспешно растирая ладонями лоб и виски. Потом звякнул ключами, наклонился вправо, щелкнул замком сейфа. Извлек и положил перед собой пухлую папку. Снова щелкнул, запирая. Ключи сунул в обратно в карман.
Задумчиво глядя в серое окно, вынул сигарету. Сунул в рот, погонял языком туда-сюда. Так же не глядя чиркнул спичкой. Пустил клуб, сделал две глубокие затяжки. Сигарета повисла в углу рта. Щуря правый глаз от сизого дыма и отчего-то медля, рассеянно рассмотрел коробок. На зеленой этикетке в левом верхнем углу было написано: «День работника леса». В правом нижнем — «Древесину народному хозяйству!». Между двумя этими надписями наискось валилась прямоствольная береза, а непосредственно из пня тянулась новая поросль, тонкая былка которой была оснащена пятью нефактурными листочками.
Бросив спички, снова затянулся — теперь уже не так порывисто, — положил сигарету в ложбину пепельницы и взглянул на часы.
Медленно струя дым из узких ноздрей, начал развязывать тесемки.
Раскрыл.
Папку принесли вчера из техотдела, и он сунул ее в сейф, не поглядев.
Но, собственно, и рассматривать особо нечего, все как обычно: бумага желтоватая, довольно толстая; нижний и верхний край — неровные: работал резак, а то и ножницы; короче говоря, результат использования спецтехники (машины рулонного типа РЭМ): светокопировальная копия машинописного оригинала.
Захватив большим пальцем левой руки правый край пачки и то пропуская сразу десяток страниц, то пролистывая одну за другой, просмотрел вчерне, обращая внимание на особенности рукописи.
В целом она выглядела довольно неряшливо. Судя по всему, машинописная лента служила третий срок; неудивительно, что в светокопировальной копии многое и вовсе едва читалось. Кое-где в оригинале то замарано сразу две или три строчки, то, напротив, вписано от руки на верхнем поле (вписанное обводилось пузырем, как бы выдуваемым из нужного места); в нескольких местах целые абзацы, обрамленные неровным прямоугольником, должны были следовать стрелке, указывавшей их истинное месторасположение.