— Как же так! Мы с вами толком даже не познакомились! А вы уезжаете…
— Еще не поздно, — продолжал свою шутку Шегаев. — Давайте знакомиться.
Судьба Игумнова отошла на второй план. Помочь он все равно никак не мог, а бледное Зоино лицо было рядом.
— Замечательная у вас шляпа, — вздохнула она. — Давайте сядем, что ли.
Скамейка была в пяти шагах.
— Вы ведь ловелас, Игорь? — спросила вдруг Зоя, садясь на скамью. Она прямо и решительно повернулась к нему и так же прямо и решительно рассматривала. — У вас на физиономии написано: ловелас, да еще какой!
Неожиданно протянула руку и провела пальцами по его щеке.
— И понятно почему, — сказала она как будто самой себе. — Такой красивый… Такому красавцу разве откажешь? Все женщины ваши, да, Игорь? Я права?
— Зоя, вы…
— Вот вы только что сказали: еще не поздно. А сами уезжаете. Вы что же — хотите, чтобы я к вам сегодня пришла?
— Я? Какие женщины? О чем вы?! — Шегаев оторопело взял ее ладонь. Ладонь была холодной и твердой.
— Все бабы ваши, да? — сказала Зоя, щурясь.
— Перестаньте!
— Гордитесь своими победами, — вздохнула Зоя и снова посмотрела на него с неясной печалью. — Гордитесь…
— Вы огорчаете меня, — сказал Шегаев, понимая, что Зоя пытается его заморочить, но, с другой стороны, готовый отдаться этой мороке — настолько соблазнительно и быстро она развивалась. — Я хочу только!..
— Ну хорошо, — перебила она. — Теперь мне пора идти. Может быть, я и правда зайду ненадолго. На минутку. Хотя вряд ли. Не знаю. Скажите все же адрес. Часов в девять. Будете дома?
Шегаев поднес к губам ее ладонь, поцеловал, стараясь, чтобы ничто из того, что пронеслось в голове (придется нарушить планы! не поспеет на поезд! ехать утром! Капа будет волноваться!..), не отразилось на лице.
— В девять? Да, приходите. Буду ждать. Только, видите ли…
— Что?
— Я пошутил. Глупо, конечно.
— То есть?
— Я не навсегда уезжаю. На несколько дней.
— Так и знала, что врете, — сказала она. — Зачем врать? — Холодно пожала плечами. — Тоже мне шутки… Впрочем, все равно. Чем быстрей, тем лучше. — И потребовала, нетерпеливо постукивая носком туфли о каблук другой: — Говорите адрес, я запомню!
Усмехаясь, Шегаев сказал переулок, дом, этаж.
— Направо. Такая зеленая дверь, приметная. Увидите.
— Ну хорошо. Нет, нет, не провожайте сейчас, не надо! — она решительно поднялась, увернувшись от его неловкой попытки дотянуться губами до щеки.
— Зеленая! — повторил он. — Не ошибитесь!
Зоя уже быстро стучала каблуками по сырому скользкому булыжнику, наклонив голову и так прижав ладони к груди, будто шла против сильного ветра…
Следующие полтора или два часа он ходил по комнате. Смотрел на часы. Стрелки дурили, и пару раз он даже подносил «луковицу» к уху, слушал, тикает ли. Садился, смотрел в окно, снова расхаживал.
Почему-то это новое, так странно и неожиданно образовавшееся приключение совершенно не доставляло ему радости. Солоноватое предвкушение скорой развязки тоже почти не волновало, а только неприятно нервировало.
То и дело, присев на стул, он, представляя, что будет, когда (и если) она придет, задумывался — а не уехать ли все же? еще можно уехать!..
Конечно, это обман, но ведь не худший обман, чем тот, в который он уже ввязался!.. Как, вообще, прожить человеку, коли он отягчен хотя бы даже простейшими понятиями о долге и чести?! Буквально каждый шаг опутывает его новыми обязательствами…
Да, уехать! — это все-таки меньшее из зол, меньший из обманов, потом он объяснит, придумает что-нибудь!..
Совсем уж было подхватывался — но тут же являлось ему ее бледное лицо, темное платье, соблазнительно облекающее тело — такое же, должно быть, белое и нежное, как лицо.
Снова его пробирало нервным морозом, он вскакивал, ходил, смотрел в окно, садился, пытался думать о чем-нибудь стороннем, гнал мысли, что опять он делает совсем не то, что должен, а завтра будет чувствовать вину, презрение к самому себе… Приедет к Капе, предательски смеясь, изменнически улыбаясь, пряча лицо под маской радости, нежности и любви, а если сдернуть маску, под ней окажется стыд и раскаяние!..
Еду! — решал окончательно, вскакивал, хлопнув себя ладонями по коленкам.
И ходил, ходил, и снова садился, и снова маялся, то и дело глядя на часы…
В половине десятого она наконец постучала — совершенно неожиданно, вдруг, как всегда это бывает: как будто не томился он в ожидании этой секунды, не тосковал весь вечер!.