— Да ты сам таким же командиром был, — Перехватываю Афинку пооудобнее, и она приобнимает меня за шею, прищурившись на крыши впереди.
— Неправда. Я был хорошим, тихим ребенком…
— Конечно, — смеюсь я. — Я могу устроить нам сегодня вечер просмотра видео с маленьким Борисом, который требует надеть ему два разных ботинка, потому что ему так красиво.
— Не было такого.
— У меня есть видео, Боря, — я расплываюсь в улыбке. — И его снимала твоя мама. Потом отправила бабушкам-дедушкам.
— Не было такого, — Борька подходит к нам с Афинкой и скрещивает руки на груди. — Раз не помню, то не было, — но улыбку не может спрятать. — Ничего не докажешь.
— Новая тетя насовсем ушла? — Афинка прижимает ладошку к моей щеке и хмурится. — Да?
Задумчиво надувает щеки и выдувает воздух через губы, сложенные трубочкой, мне в лицо. От нее пахнет шоколадом. Борька накормил ее сладостями?
— Да.
— Тогда мама зря ушла? — похлопывает меня по щеке. — Да?
Глава 55. Чего ты хочешь?
— Мам, не говори глупостей…
Сижу красная. Сердце бьется часто-часто, как молоточек в старых будильниках.
— Ты думаешь, что нельзя опять влюбиться в одного и того же человека несколько раз?
— Герман — пройденный этап…
— Да я тебя умоляю, — устало вздыхает мама и встает. Лезет в один из ящиков и достает пачку печенья:
— Не будет он у тебя пройденным этапом.
Невозмутимо и с шуршанием открывает печенью и высыпает в милую фарфоровую миску с желтыми одуванчиками:
— Хотя никто, конечно, не запрещает тебе бравировать тем, что все в прошлом.
— Я решила, что это все, конец…
Мама смеется. Ласково и тихо.
Я сама виновата. Сама же к ней за советом пришла, но пока до советов мы не дошли, но зато выяснили, что я якобы влюбилась в Германа.
Это не так!
А затем я вспоминаю, как вел себя Борька, когда я поделилась подозрением, что ему нравится девочка с соседнего подъезда.
Тоже краснел, злился и говорил, чтобы я не несла бред.
Да, блин! Фыркаю, откидываюсь на спинку стула и скрещиваю руки на груди, сердито глядя на маму, которая ставит миску с печеньем в центр стола:
— Постоянная клиентка подарила, — садится, — французское, — и опять смеется, — оля-ля-ля!
— Знаешь, мам, я тебя очень люблю, — говорю я, — очень-очень сильно, но как ты иногда выбешиваешь… — медленно выдыхаю, — вот какое к черту сейчас печенье?
— Французское, — мама подхватывает тонкую печеньку, подмигивает мне и с хрустом ее кусает.
Мое возмущение доходит до точки кипения и взрывается смехом, который падает в рыдания.
— Мама, блин! — вою в ладони. — Я не за этим пришла!
— Ты объясни за чем ты пришла, — шепчет мама. — Я не совсем понимаю.
— Поддержать меня, — отрываю руки от лица и, пуская сопли и слезы, рычу, — сказать, какой он гондон и козел! А ты мне, что я в него влюбилась!
Мама вскидывает бровь и деловито так похрустывает печеньем:
— Ладно, Герман — козел и урод, — вздыхает, — Я бы выразилась сейчас по-французски, если бы могла, но увы. Я женщина культурная. И, возможно, мне стоило поддержать твоего папу в желании закопать Германа в лесочке. Легче стало?
— Нет! Не стало!
— А когда станет легче, Фиса? — мама откладывает надкусанное печенье.
— Я не знаю!
— Подумай! — повышает голос. — И ответь честно! Тут только ты и я! Я тебя рожала, я тебе жопу мыла, Фиса! И уж кто и заслуживает правды, то только твоя мама!
Я замолкаю, а мама смотрит на меня напряженном ожидании, распахнув глаза. Выдыхает, и у нее вздрагивают ноздри:
— Говори.
— Не могу.
— Я тебя отсюда не выпущу, — шипит мама. — Говори, — делает паузу и вскрикивает, ударив кулаком по столу, — Фиса, блин! Да скажи ты уже чего ты хочешь! Скажи!
Меня начинает трясти. Я чувствую, что к лицу опять приливает кровь, но это уже не смущение, а гнев, и из груди поднимается отчаянный клекот:
— Я хочу, чтобы Герман был со мной. Хочу, чтобы он вернулся.
После этих сдавленных слов на меня обрушивается слабость, и я прячу горячее лицо в ладонях.
Опять плачу.
— Вот это похоже на правду, — тихо соглашается мама.
— Я так устала…
— Я знаю.
— Смысл тогда всего этого? — вновь смотрю в безнадеге на маму. — Смысл тогда нашего развода и того, что два года я его избегала? Смысл, мама?
— Смысл хотя бы в том, что ты показала Герману, что можешь взять и подать на развод, — мама пожимает плечами. — И дойти до конца.
— Я думаю, что он не ждал того, что ты действительно с ним разведешься, — мама подхватывает чашку с остывшим чаем. — Да ни один мужик не верит в то, что женщина может взять и действительно развестись, а когда с ними разводятся, то это больно бьет по ним.