Скоро Аспинин сам уволился.
Месяц назад, в свой последний приход, Аспинин оставил рукопись и… ни о чем не просил. Они слишком хорошо знали друг друга. Ушкин возглавлял комиссии по присуждению литературных премий, имел связи в издательствах. А Валерий, вопреки давлению Ушкина (Аспинин знал это!) защитил диссертацию, публиковался во второразрядных изданиях. И, поди ж ты! – надломил гордость и пришел…
Дома Ушкин наискосок одолел первый лист рукописи и впился в бумагу глазами.
Это была вещица на библейский сюжет. Ничего особенного. Дело было не в ней, а в ученике. За годы, что они не виделись, тот заметно прибавил в мастерстве. В литературе, вывел для себя Александр Сергеевич, существуют магистральные темы. Они направляют человеческую мысль на десятилетия. И – второстепенные: комментарии даровитых апологетов. Гений задает главные вопросы времени. Посредственности лишь утаптывают пространство за новаторами. Менялись эпохи, с ними менялись точки зрения людей на мир. Но суть человека вне суеты бытия неизменна. Поэтому неизменен и философский вопрос литературы: сокровенный космос человека в вечно меняющейся вселенной.
Ученик в образах выписал свои сомнения по вопросам, в которых сомневаться ныне не принято. Независимость суждений стала главным приобретением его работы.
В Ушкине проснулась прежняя вражда к бывшему ученику. Он вдруг со страхом догадался: его собственный творческий ступор – не случайность. Сколько бы он не уговаривал себя, что его творческое бессилие – лишь временный спад, что он исчерпал себя предыдущей работой и копит силы! – правдой оставалось то, что тот, кто отметил Ушкина своей десницей из миллионов людей, теперь отнял этот дар! Отнял по праву безжалостного закона о гении и злодействе. А взамен оставил сознание, что нет на свете мстительней существа, чем писатель, отдавший на откуп талант!
Когда в кабинет вошел невысокий мужчина в светлом летнем костюме, с костистым лицом и глубоко посаженными глазами, и его сопровождающий, черноволосый молодой человек с усталым, незапоминающимся лицом, Ушкин не сразу узнал в последнем куратора. Затем поднялся навстречу… и остался у рабочего кресла.
Чернявый, Шапошников, представил спутника: «Полукаров Антон Сергеевич». Тот поздоровался и уселся без приглашения. От него крепко шибало одеколоном. Куратор опустился на стул за плечом коллеги.
Полукаров извинился, что пришел без предупреждения, и рассказал о происшествии в Храме. Голос у него был негромкий и уверенный. Ректор сосредоточился: брюзгливый фантазер уступил в нем место чиновнику.
– Я слышал эту историю, – сказал Ушкин.
– Как таковой, постоянной работы у Аспинина нет. Он пишет по договорам. В трудовой книжке последняя запись – институт. Что вы можете рассказать об Аспинине?
– В архиве сейчас поищут его личное дело, – Ушкин потянулся к телефону.
– Это подождет. – Полукаров предупредительно поднял ладонь. – Скажите, что он за человек? Способен ли на необдуманные поступки? Можно ли управлять им… со стороны?
– Мы давно не виделись…
– Но вас даже не удивил его поступок в Храме?
– Антон… Сергеевич? – сказал ректор. – Что вы хотите услышать? Идиот он или замешен в заговоре? Я не психиатр. И насколько знаю, Валерий вполне уравновешенный и самостоятельный человек. Если для вас это имеет значение.
– Сейчас все имеет значение. Мы вот как поступим. Недавно Аспинин передал вам рукопись. – Ушкин чертыхнулся про себя: с кем он вздумал играть в кошки-мышки: «Давно не виделись!» – Давайте-ка, мы почитаем ее. И примем решение.
– Это очень слабая вещь. Не понимаю, какое отношение она имеет к хулиганству? Повесть – на евангельский сюжет, но не думаете же вы, что Аспинин стал бы декламировать рукопись в церкви!
– Нет, конечно, – Полукаров усмехнулся. – Если Аспинин вменяем, его осудят за злостное хулиганство. А если в его работах есть мысли экстремистского толка, – а судя по отрывкам, это возможно, – ему грозит двести восемьдесят вторая статья: разжигание религиозной ненависти. Это больше дело следственного комитета, чем наше.
– Вы что же будете его судить?
– О суде говорить рано. Совершена провокация против иерархов православной церкви. Нужно разобраться в мотивах.
– Все равно не понимаю: причем здесь рукопись?
– Возможно, не причем. Но пусть она полежит у нас, пока врачи понаблюдают за автором.
– Вы что же, по тексту будете составлять медицинское заключение? Ницше, Кафка и Андреев тоже были шизофрениками.
– Дотошный вы человек. Сразу видно – писатель! – фамильярно пошутил Полукаров. – Ну, хорошо. У нас появилась дополнительная информация. Камеры наблюдения в храме зафиксировали истинного хулигана. Имя вам ничего не скажет. Парень дружит с детьми поселкового священника Зачатьевской церкви. Аспинин хорошо знает священника и ребят. Несколько лет назад в Климовске задержали участников экстремистской группировки, устроившей погром на рынке. Они изувечили несколько человек. Один избитый умер от побоев у себя на родине. Поэтому дело об убийстве возбуждать не стали. Юнец дал показания, что Аркадий Каланчев, сын священника, организовал группу радикально настроенной молодежи христианского толка и близко знаком с лидерами экстремистской группы. Прямых улик против него нет. Но после выходки в церкви деятельность Валерия и студентов можно рассматривать как разжигание национальной ненависти на религиозной почве.
Ушкин заходил по кабинету, прижав подмышками ладони.
– Почвенники значит! – сказал он с иронией.
Александр Сергеевич обретался среди крупных политиков и общественно значимых людей, способных одним движением вычеркнуть Полукаровых из действительности. Литературные заслуги делали Ушкина фигурой несоизмеримой рядом с этим серым воробьем из спецслужб. При всей абсурдности ситуации, он предположил осложнения, которые возникли у Аспинина. И писательскую ревность сменила инстинктивная неприязнь интеллигента к представителю пусть кукольной, но деспотии.
После короткой борьбы чиновник в нем взял верх над эмоциями.
– Дался вам этот экземпляр! Других что ли нет?
– Другие затерялись. Либо родственники их прячут. Электронную версию можно изменить. А отпечатанный текст… проще говоря, бумага – документ.
– Наштампуйте рукописи, сколько надо, с электронного носителя! Что за церемонии?
– Вы же, интеллигенция, обвините нас в нарушении закона, – хмыкнул Полукаров.
– А вы откуда узнали об экземпляре?
Разведчик помялся: – Из показаний Аспинина…
– Очень порядочно с вашей стороны воспользоваться его наивностью! – проворчал Ушкин. – Словом, ясно! Ваши начальнички решили подстраховаться. Если с них потребуют, они вам прикажут сляпать дело о диссидентстве, о возбуждении ненависти по религиозным признакам, еще бог весть о чем. Аспинин будет каждые полгода проходить освидетельствование в больнице, пока станет вам не нужен. В итоге вы, как всегда, вляпаетесь, а ему сделаете рекламу, которая ему не снилась! Вы не подумали, прежде чем их сажать, что за вашими комбинациями судьбы людей?
– Никто пока никого не сажает.
По угрожающему спокойствию разведчика Ушкин угадал, что тот потерял терпение.
Шапошников исподлобья посмотрел на коллегу: он опаздывал в ясли за дочкой.
Ректор достал из сейфа рукопись и положил ее на стол.
– Читайте! Может, поймете, что читать нечего! Здесь первая часть. Вторую, говорит, не написал.
Шапошников смахнул бумаги в портфель и скользнул взглядом на ручные часы.
– Выпустили бы Аспинина, а малому влепили бы пятнадцать суток, – или сколько сейчас дают! – и назавтра об этой истории забыли! – сказал Ушкин.
Полукаров кисло улыбнулся.
После ухода чекистов Ушкин впервые подумал о своих дневниках, как подумал бы о чужой работе: вряд ли потомков заинтересуют его конспекты мелких склок и интрижек. Не манера письма, а выбор темы – вот определяющая искусства. Именно этот огонь освещает душу. Если ты взялся писать о жизни насекомых, или о голубом сале, как бы хорошо это не получилось, – другое тебе не дано! Хорошо или плохо справился ученик с библейской темой, но он доверился учителю. «А я его предал!» (Чушь с «физическим устранением» Ушкин в расчет не принимал, хотя чувствовал: именно этот «пустяк», как гвоздь, держит все дело!)