Лучше бы, — вновь она смотрит на меня, — ты мне сестру родила, но увы и ах.
— Я тоже ей дал свой телефон, — Аркаша тяжело вздыхает, — типа… если в школе обижают, то я же типа старший брат… Тут она не выдержала и убежала со словами, что мы ее достали и что пошли мы в жопу, — разминает шею с хрустом, — а Света за ней.
— Я посадила ее в такси и отправила восвояси, — Света вытирает слезы. — Меня опять назвали дурой, но я все равно попросила написать, когда она будет дома.
И тут раздается короткая вибрация. Света лезет в карман пиджака, достает телефон и бегло пробегает по экрану взглядом.
— Она дома, — Света прячет телефон обратно в карман пиджака и вновь смотрит на Богдана, — я не думаю, что она сможет тебя простить, пап.
Глаза Богдана темнеют, а я опускаю взгляд. Я согласна со Светой. Доминика, возможно, с возрастом отпустит эту ситуацию, но Богдана не простит и не поймет детской частью души. Он никогда не станет для нее отцом.
— Я знаю, — глухо отвечает Богдан.
— И что ты об этом думаешь? — Света сглатывает и по ее щекам опять текут слезы.
— Присоединяюсь к вопросу, — тихо отзывается Аркаша. — Что ты об этом думаешь?—
Чувствуешь, — с трудом выдавливаю я из себя.
Богдану надо разобраться не в мыслях, а в чувствах. Он должен принять свою боль, вину и даже страх перед Доминикой.
Да, он ее боялся все эти пятнадцать лет, потому что она могла разрушить его семью и его репутацию, но вот она вынырнула из тени, а его дети и жена рядом.
Обиженные, злые, но рядом и хотят узнать, что у него сейчас в душе.
А репутация…
Да кому из нас сейчас до нее дело? Каждому из нас сейчас больно и муторно и беспокоимся мы не о посторонних людях и возможных сплетнях, а друг о друге.
Молчание Богдана длится несколько долгих минут, но он все же хрипло и глухо отвечает:
— Мне больно.
Глава 60. Будь моим сердцем
— Мне больно, — признаюсь я, и за этой болью я не могу определить четкие эмоции и чувства.
Мне больно до отчаяния и до желания сбежать от Любы и наших детей на край света, чтобы больше не видеть их глаз, в которых много тоски, разочарования и любви.
Надрывной любви ко мне.
Мне было бы проще, если бы они ненавидели меня и видели во мне только лжеца и мерзавца.
Агрессия и злость меня бы не пробила, но эта отчаянная любовь, которую решительно обнажила в себе и в наших детях Люба, полоснула меня глубоко и до самых костей.
Потому что над любовью у меня нет власти
Нет контроля.
У меня есть контроль только во лжи и жестокости. Врать, подчинять, откупаться и угрожать легко, а любить и быть честным — сложно. Так сложно, что кажется невозможным для меня, но Люба поверила, что я могу быть другим.
— Мне больно и стыдно, — выдыхаю и и закрываю глаза, — и я хочу сбежать от вас.
В мою глотку будто засунули раскаленный кусок стали, который я никак не могу сглотнуть.
И Люба права. Доминика — моя вина, которую один я был не в силах вынести, и мне помогли.
Помогли из-за любви.
— Если хочешь сбежать, то беги! — Света повышает голос.
— Не могу, — честно отвечаю и держу взгляд Светы, — потому что не хочу терять вас. Без вас кем я буду?
— Козлом, — шипит Света.
— Он и так козел, — замечает Аркаша.
— Другим козлом, — цедит сквозь зубы Света и всхлипывает, — тем козлом, которого я папой не назову.
— Я бы хотел, чтобы у нас все было иначе, — я переплетаю пальцы между собой в замок на столешнице, — но мне не изменить прошлого, а с будущим… — усмехаюсь, — я растерян.
Перевожу взгляд на Любу, которая тоже смотрит на меня:
— Ты его определяешь, — слабо улыбаюсь, — ты определяешь наше будущее.
Сколько же в моей жены силы и веры в светлое и хорошее, и без ее решительности и бесстрашия перед Доминикой, меня бы не ждало освобождение.
Да.
Она меня освободила от лжи, с которой я за все эти годы сросся в одно целое, и если бы не Люба, то я бы предпочел дальше лгать нашим детям.
Я бы нашел путь заткнуть Доминику и ее мать, но Люба отказалась мне подыгрывать в желании раскрыть Аркаше и Свете правду, в которой не стала накручивать ненависть и обиду.
Я бы так не смог, а Люба за всем моим обманом, эгоизмом, истериками пятнадцатилетней девочки и манипуляциями Кристины смогла увидеть детское одиночество.
Трагедию ребенка, которого никто не любил.
Я бы все так и оставил, но не Люба, потому что она не могла позволить моей душе с каждым новым днем терять искру за искрой человечности.
Мне больно, но я живой.
Мне больно, но я сейчас не один.