Я была по ту сторону, на которой я была частью сильной и опасной семьи, и со мной тоже разговаривали с улыбками полушепотом.
А теперь я могу оказаться капризной бабой, которую надо прижать к ногтю, еслирешит пойти против.
И вместе со мной в опасности и мои родители.
Будто уловив мою тревогу, мне звонит отец.
Я до сих пор не верю, что обманщик и игроман.
— Телефон, дорогая, — говорит Богдан и вскрывает банку с оливками с тихим щелчком.
Смотрю на него и крепко сжимаю деревянную лопаточку.
Он, видишь ли, решил помочь мне с ужином.
Садист. Он даже на кухне не оставит меня одну.
— Телефон, — повторяет он и делает глоток глоток рассола из банки с оливками.
Одобрительно хмыкает.
Он проверяет меня на стрессоустойчивость? Контролирует? Или просто наслаждается тем, что загнал меня в угол?
Откладываю лопаточку и подхватываю со стола телефон. На глазах от улыбчивой фотографии папы выступают горячие и едкие слезы. Я ведь разрыдаюсь.
Я хочу ему пожаловаться.
Я хочу услышать от него, что все будет хорошо.
— Да, па?
Прикладываю телефон к уху и придаю голосу привычную беззаботность. Богдан косится на меня и вываливает оливки в стеклянную чашку с рукколой и черри.
— Привет, доча, — голос у папы ласковый и тихий, — как ты?
— Хорошо, — закрываю глаза, и по щеке скатывается слеза. — Вот ужин готовлю.
Светка с Андреем придут...
Молчание на несколько секунд, и затем следует обеспокоенные слова:
— Голос у тебя какой-то... расстроенный...
Точно сейчас выпущу из себя всю обиду и слезы. И мне все равно. к черту Богдана и его отца. Они лжецы. В достижении своих подлых целей они пойдут на все, и даже на то, чтобы оклеветать моего отца.
— Неужели с Богданом поссорилась?
Замираю.
Открываю глаза.
Я уловила в голосе отца вместе с тревогой что-то нехорошее. Что-то меня в его вопросе царапнуло холодным когтем настороженности.
Богдан отставляет пустую банку оливок, и разворачивается ко мне. В ожидании вскидывает бровь.
— Нет, не ссорились, — отвечаю я и крепко сжимаю смартфон, — он мне сейчас с ужином помогает...
А после я ставлю звонок на громкую связь.
Я не могу, объяснить, почему я так поступаю, но я почувствовала в отце липкую ложь. Он звонит не для того, чтобы узнать, как я, а для того, чтобы услышать плохие новости.
Он ждал, что я расскажу ему о Доминике. Расскажу, и... Дальше что? Свекр был прав?
Отец бы начал грызню с адвокатами за половину материальных благ, которые причитаются мне, как жене морального урода?
— Приветствую, Константин, — Богдан ловко выхватывает нож из стойки и тянется к фиолетовой луковице, — как вы?
Мой папа молчит, наверное, около минуты.
Явно, не ожидал того, что я сыграю другую карту в его игре. Богдан за одно движение снимает кожуру с луковицы.
— Да... Все хорошо, — наконец, сдавленно отвечает папа, — вот позвонил, чтобы...
— Чтобы? — спрашивает Богдан.
— Чтобы услышать голос дочери, — тихо говорит папа, — соскучился. И волнуюсь.
Поздний срок, все-таки... — смеется, — вдруг, родила?
— Нет, еще не родила, — хмыкаю я и накрываю лицо ладонью.
Хотя могла.
Мой отец связан с появлением Доминики?
Это он постарался, что она появилась именно сейчас?
— Пап, потом поговорим, — я продолжаю держать голос в тональности беззаботной домохозяйки, — меня курица ждет. Я должна будущего зятя хорошо накормить.
Я сбрасываю звонок и отворачиваюсь от Богдана к окну. Прижимаю пальцы к губам и медленно выдыхаю.
Папа решил, что пора с семьи Абрамовых содрать то, на что он давно слюни пускал?
Теперь понятно, почему он однажды с наигранным жутким смехом пошутил:
— Я так-то тоже не пальцем деланный, и на моей улице будет праздник.
И это был ответ на новость, что Богдан добился очередного успеха в переговорах с иностранными инвесторами, которые готовы вложится в строительство элитного поселка.
Так вот какого он праздника ждал. Моего развода и раздела имущества?
Или я надумываю и ошибаюсь?
Вздрагиваю, когда шею обжигает горячий и влажный выдох:
— Удивляешь, Люба.
Глава 27. Я не буду это терпеть
Я не моргаю, окаменев под теплыми губами Богдана, который целует меня в шею.
— Не трогай меня...
— Ты моя жена.
Меня всю передергивает от его шепота, в котором я улавливаю хрипотцу возбуждения. Какое же он чудовище.
Неуклюже разворачиваюсь к Богдану.
— Ты отвратителен, — говорю я ему и взгляда не отвожу.
В его глазах пробегает темная тень.
Вспылит?
Накричит?
Опять закидает угрозами?
— Я знаю, — отвечает он, и от его честного ответа я теряюсь.
На несколько секунд в его взгляде нет насмешки, злости или агрессивного вызова.
Это те глаза, в которые я однажды влюбилась, но Богдан моргает, и мимолетная искренность исчезает.
Следом меня накрывает волна сильной тошноты. Я кидаюсь к раковине, и меня будто выворачивает наизнанку, но Богдана это не смущает.
Он прячет курицу в духовку и невозмутимо шинкует фиолетовую луковицу на тонкие кольца, которые затем отправляет в миску с салатом.
Что будет с моим отцом?
Если он действительно связан с появлением Доминики и науськал ее раскрыть всю правду о папуле, то Богдан его накажет.
Серьезно накажет, ведь он учился у своего отца, который за неосторожные слова может привести сильную и уважаемую семью к краху.
Папа рискнул и подставил под удар не только меня, но и внука в моем животе, поэтому вряд ли ему все спустят с рук и только пожурят за щечку, что так нельзя поступать с Абрамовыми.
— О чем задумалась?
И мне не об отце надо думать, а о себе. Я должна сейчас выйти из ситуации с наименьшими потерями.
— Ты же понимаешь, — смываю со стенок раковину ошметки своей рвоты, — я не смогу быть с тобой после всего этого...
Я говорю без агрессии и обиды.
Это удивительно. Сначала мне казалось, что я могу умереть от эмоционального взрыва, а теперь мой голос — спокоен и тверд.
Я понимаю, что выживу и что жизнь продолжается, а паника с истерикой — плохие товарищи в беседе с Богданом.
Они его раздражают и злят, а со злым Богданом я ничего не добьюсь.
— Богдан, — вздыхаю я, опершись руками о край раковины, — я согласна с тобой, что мы должны провести свадьбу дочери без скандалов. Она заслужила праздник, и я понимаю, что на него приглашены непростые люди... — закрываю глаза, — но...прежней жизни у нас не будет.
Богдан не перебивает меня.
Наверное, это хороший знак?
— Я предлагаю после свадьбы Светы тихо и мирно разойтись, — глотку все же схватывает болезненный спазм, и я не могу его сглотнуть. Голос становится сдавленным, — Богдан, иначе у нас ничего не выйдет.
— Напоминаю, Люба, — отзывается он сдержанно и отстраненно, — ты беременная...
Это угроза? Он намекает, что если мы не будем в браке, то он отберет у меня ребенка?
И ведь у него есть для этого все карты на руках.
Он настолько мерзавец?
Выдыхаю и прикусываю кончик языка, чтобы прогнать панику, которая вновь цапнула меня острыми и ледяными клыками страха.
— Ты, конечно, можешь вынудить меня быть с тобой, — открываю глаза и смотрю на слив раковины, — угрозами и шантажом, но... какой тогда смысл? —оглядываюсь на Богдана, который срезает попки у огурцов. — Мы ведь все эти годы пусть и жили во лжи Богдан, но в нашей семье не было страха, ненависти и желания спастись от тебя.
Поднимает взгляд.
— Тебе же нужна рядом не затравленная женщина, которая боится тебя и того, что ты отнимешь у нее сына, чтобы наказать, — спазм в глотке словно набухает. —Если бы это было так, то ты бы давно уничтожил меня. Затравил, задавил, но ты этого не делал. Вот и не надо, Богдан.