— Он утвердится в своем мнении, что тогда не стоило идти у тебя на поводу и разрешать нам вступать в брак, — тихо отвечаю я. — Вот и весь урок.
— Очень любопытно, моя дорогая, — Богдан делает ко мне шаг, и с трудом сдерживаю себя, — то есть если бы он не дал своего королевского согласия, то я бы, выходит, его послушал? Так ты считаешь? Это и сейчас оскорбительно с твоей стороны, Люба. Соплежуем я никогда не был, но ты, вероятно, меня все это время считала таким? Не дал бы согласие, то я бы отказался от семьи ради тебя и мы бы, как настоящие бунтари, поднимались бы из нищеты... но, — на его лице растягивается недобрая ухмылка, от которой мне зябко, — мой отец, может, и жесткий в некоторых вопросах, но шанс нам дал.
— Какое благородство.
— Не тебе о благородстве моего отца говорить, Люба, — твердо цедит сквозь зубы Богдан, —
когда твой готов внука родного пустить в расход.
Мне нечем опровергнуть его слова.
Он прав, но разве я могу промолчать?
— Придется твоим родителям учиться жить честным трудом, — Богдан улыбается, — не переломятся, а если начнут воду мутить и истерики закатывать, то придется взять ремень пожестче. И я ведь твоему отцу сказал, — в глазах Богдана вспыхивает сталь, — не звонить тебе и не жаловаться, но он тоже, как и ты, решил, что я мальчик-соплежуй.
— Технически, не он звонил, а моя мама...
Что Богдан подразумевает под честным трудом для моих родителей? Глухую деревню с курочками и туалетом на улице? Мама к такому точно не готова. Она городская женщина, которая любит отдыхать в СПА через день.
— Так ты считаешь, что мне стоит на эту шалость прикрыть глаза? — Богдан расстегивает ремень, вглядываясь в мои глаза. Клацает пряжка. — Ты все же просишь, чтобы я не был с ними очень строг?
Атмосфера с раздражения и желания выплеснуть агрессию резко меняется на напряженную и неловкую с подтекстом горизонтальных утех.
Я теряюсь от такого резкого скачка Богдана в настроении, и даже не могу сразу возмутиться его бесстыдством и мерзкими намеками.
— Ты обалдел? — растерянно шепчу я, а затем пытаюсь его оттолкнуть его от себя.
— Да ты совсем обнаглел!
Только вот у меня не выходит его оттолкнуть. Он даже не дергается, когда мои ладони касаются его мощных грудных мышц.
Я толкаю его еще раз, но меня не ждет успех.
Богдан перехватывает мои запястья, и мне кажется, что он сейчас меня поцелует, но я ошибаюсь.
Он мягко сжимает мои запястья, вглядываясь в глаза, и говорит:
— Я не совсем понимаю, о чем ты ведешь речь, Люба, но я понял, что за отца заступаться ты не будешь. Меня это устраивает
Я под его взглядом каменею. Я ошиблась в своих догадках о намеках, что я должна хорошо его попросить о том, чтобы он смилостивился к моему папе? Он ни на что не намекал?
— Пусти...
И он отпускает меня. Я отступаю. Чтобы скрыть свою неловкость, я заявляю:
— Ты Кристину предупредил о встрече? М? Науськал, что надо мне сказать?
— Ты так и не оставила эту идею, — разочарованно вздыхает Богдан и шагает к двери ванной комнаты, расстегивая ширинку.
— Нет, не оставила, — упрямо говорю я. — Я не боюсь твоей Кристины. Я была вчера очень серьезна.
Боже, что я творю? Жаль, нельзя отстегнуть на время свой язык и спрятать под замок.
— Как скажешь, дорогая, — скрывается за дверью, — ты только дай мне спокойно принять душ и чуток освежить мозги. Мне надо настроится на эту встречу, а тебе надо позавтракать и выпить пару таблеточек перед встречей.
Глава 34. Разберитесь друг с другом
— Мама и папа вчера вечером странные были, дед, — говорит Аркаша. — Да и сегодня не лучше.
Я должна уйти и не подслушивать.
Я вторгаюсь в личное пространство сына, который на веранде ведет тихий разговор с дедушкой по телефону.
У Аркаши с дедулей сложились хорошие доверительные отношения, пусть я все время боялась свекра и избегала его. Мои же дети совсем его не боятся.
Не боятся, не опасаются и часто бегут за разговорами и советами.
Надо отдать должное Алексею Романовичу: внуков он любил безоговорочно, пусть и не сюсюкался с ними. Нет, сюсюкался мой папа, а свекр в своей заботе был строг, честен и справедлив. И никогда не шел, например, на подкуп сладостями, чтобы его любили больше.
Так поступали мои родители, но в долгосрочной перспективе выиграл Алексей Романович. К нему у моих детей доверия больше.
И разве можно их за это винить?
Мои родители оказались гнидами.
— Знаю, дед, — недовольно фыркает Аркаша, но я в его голосе все равно слышу тревогу, —
слушай, можно я у вас с бабушкой перекантуюсь, пока тут все не уляжется...
Сердце падает куда-то в пятки.
Меня ведет в сторону. Я отставляю ногу, чтобы поймать равновесие, и затем следует пинок в область почек.
Я ойкаю. И прижимаю ладонь ко рту.
На веранде воцаряется тишина.
Я зря зашла в комнату к сыну.
Дверь была приоткрыта, и я хотела заглянуть к нему и разбудить, если спит, но услышала его голос, который шел с веранды.
Мое материнское любопытство задавило все разумные доводы, что я должна прикрыть дверь и пойти по своим делам.
Шаги.
— Все в порядке, дед, — говорит Аркаша, и отодвигает оконную панель. Одергивает тюль. — Нет, отвлекся.
Выходит ко мне. Между нами — пара шагов.
Чувствую себя глупо, но я вскидываю подбородок. Я — мать. И я — хозяйка в этом доме. Имею право подслушивать сыновьи разговоры, учитывая, сколько вокруг меня лжи.
— Да, я приеду, — говорит Аркаша в смартфон, тяжело вздыхая на меня. — Через час буду, —
мрачная пауза. — Да, я даже не против повозиться с тобой в твоем саду, дед. Ты меня не напугал.
Сбрасывает звонок.
Обалдеть, как он сейчас похож на своего отца. Вот прям его копия. Я будто смотрю на Богдана, когда ему было семнадцать лет.
Глотку схватывает спазм слез.
— Что, мам? — Аркаша прячет телефон в карман.
Я ждала возмущений, что я поступаю неправильно и некрасиво, но мой сын не торопится психовать на любопытную мать.
Только его глаза темнеют.
— Я думала, что ты спишь...
— Нет, не сплю.
Между нами натягивается напряженное молчание, которое я все же прерываю:
— Ты к дедушке?
— Ты же слышала. Да, — кивает. — К деду поеду.
И в манере речи прослеживается Богдан, который в неудобных ситуациях закрывается, агрессирует и ничего не поясняет.
— Зачем?
Аркаша опять вздыхает, прячет руки в карманах джинсов и перекатывает с пяток на носки, но так и не отвечает мне. Хмурится:
— Захотелось покопаться с дедом в земле.
Секундная оторопь, и я тихо, но строго заявляю:
— Не дерзи.
И сама удивляюсь своему тону.
В глазах Аркаши проскальзывает недоумение, а затем он тушуется под моим сердитым взглядом.
Могу, конечно, и с сыном быть мямлей и пузатой лохушкой, но что-то мне поднадоела эта роль.
— Оставлю вас с папой наедине, — Аркаша отходит к шкафу и прячет свою неловкость за размашистыми шагами. — Я вам мешаю. Вам надо посраться, а вы...
— косится на меня, — одна рыдает в библиотеке, а второй сидит в кабинете. Фигня какая-то. И
мне сейчас стремно. Вот.
— А у дедушки не будет стремно?
— Нет.
Недобро щурюсь. Есть два варианта. Расплакаться от несправедливости или принять то, что моему сыну сейчас действительно стремно.
— Я не знаю, что у вас происходит! — Аркаша внезапно повышает голос. — Но вам надо разобраться между собой! Ты и папа! Без меня и без Светы. Один на один!
Короче... — он выдыхает и приглаживает волосы, глядя на меня, — я в любом случае поеду к деду.
— Езжай, — пожимаю плечами. — Я же не могу тебя запереть в комнате.
— Вот именно, — неуверенно отвечает Аркаша.