Да, возможно, Богдан должен был заявить о своей измене еще шестнадцать лет назад, громко и глядя мне в открытые глаза, но этого не случилось.
Важно то, как он поступил позже.
Мои дети были счастливыми и любимыми. Они гордились своим отцом, хвастались им и никогда не знали его криков, агрессии или раздражения.
И вместе с ними жизнью наслаждалась и я. Да, именно наслаждалась. Я ловила кайф от материнства, в котором я не потеряла себя, как женщину. У нас были свидания со сладкой близостью, семейные вечера с играми и просмотрами фильмов, ужины, цветы, подарки и у меня была та мужская забота, о которой мечтают тысячи женщин.
И я всегда знала, что при любом аппокалипсисе, Богдан будет в состоянии вытащить семью, потому что в нем много трудолюбия и упорства.
И как бы я сейчас ни жалела Доминику и не возмущалась тому, что у нее не было нормального детства, но и с ней он поступил настолько достойно насколько это было возможно в его положении.
Да, не папа года для Доминики, но и не моральный урод. Вероятно, все эти годы его решение оставить внебрачную дочь в стороне все равно подтачивало его виной, раз он согласился со мной, что надо раскрыть правду.
— Идем, — Богдан разворачивает в сторону кабинета.
Я тоже делаю шаг, ведь я должна присутствовать при этом важном разговоре, как его жена и как мать.
— Нет, — заявляет Богдан и останавливается возле двери кабинета. Смотрит на меня тяжело и угрюмо. — Это мой разговор с сыном.
Я останавливаюсь.
Аркадий за спиной Богдана напряженно шмыгает.
— Потом вы с Аркадием отдельно поговорите.
Я хмурюсь.
Да, я сама громко заявила, что разговор о Доминике должен вести Богдан, но, кажется, я не готова взять и отступить.
Я же жена, или... уже нет?
В разговоре со Светой он позволил мне быть рядом. Мы стояли плечом к плечу, а ‘сейчас он отодвигает меня от себя?
В груди что-то вздрагивает и сжимается, пусть я и понимаю, что именно “мужской разговор” будет полезен для нашего сына.
— Потом и ты расскажешь ему свою правду, — Богдан распахивает дверь перед Аркадием, который вновь смотрит на меня.
— А разве у нас не должна быть одна правда?
— Похоже, что нет, — Богдан пожимает плечами, — у нас с тобой разная правда.
Аркаша заходит в кабинет.
Богдан на несколько секунд задерживает взгляд на моем лице, хмурится и исчезает за дверью.
У каждого своя правда?
Пинок, и я прикладываю руку к животу с шепотом:
— Тише.
Сыночек в ожидании затихает.
Мы действительно позволим случиться разводу после стольких лет жизни вместе?
Я больше не увижу сонного Богдана на кухне с чашкой кофе и не услышу его хриплое:
— Доброе утро. Я не помню, тебя сегодня надо на йогу подкинуть или в бассейн? Я что-то в днях потерялся.
И я не отвечу:
— Сегодня вторник, а значит у меня по графику бассейн.
— Русалочка ты моя.
Разведемся, и найдет он себе другую русалочку. Может, не сразу, но мужикам не позволяют быть долго свободными и бесхозными. Особенно таким, как Богдан.
Я этого хочу?
Точно?
Я буду счастлива? Или я хочу добить свой брак, потому что я гордая принцесса, которая умеет только казнить, но не миловать?
Новый пинок, который будто требует, чтобы мы с малышом подслушали разговор папы и старшего брата.
— Нет, — уверенно семеню мимо двери, — мы дождемся своей очереди.
Подслушивать нехорошо.
Глава 51. Папа, ты козел
— Сестра? — уточняет Аркаша и не моргает.
Наверное, я бы предпочел, чтобы он сейчас с криками полез драться. Я понимаю, что такое гнев.
Я понимаю гнев, потому что он мне близок и я его не боюсь.
Гнев — это очень простая эмоция, и за ней легко спрятать свою слабость и растерянность.
Закидал жену угрозами, порычал на нее и все: в тебе якобы нет страха и паники, что жизнь рушится.
А она рушится. Для Светы и Аркаши я могу стать врагом номер один в их жизни, а я их любил и люблю.
Я хочу, чтобы они мне звонили, хочу, чтобы приходили ко мне, когда им грустно и плохо, я хочу, чтобы они искали во мне защиту и тепло, как это было прежде, но я могу этого лишиться.
За третьего ребенка придется чуть ли не сражаться с Любой, которая отказывается от нашего многолетнего брака.
И имеет право.
Если честно, я сам уже вижу, что мы обречены.
Мой гнев, который был рожден в отчаянной надежде, что я могу сохранить свой брак хотя бы через угрозы, отступил, и я понимаю, что мы подошли к концу.
Многие ведь пары расходятся, да?
Мы же не первые? И не последние, да?
— Да, Аркадий, у тебя есть еще одна сестра, — подтверждаю я.
И пришло время признать то, что и перед Доминикой я виноват. Да, не знал, да, не хотел, да, не планировал и да, обеспечивал, но... я бы не хотел оказаться на ее месте. Не хотел бы быть внебрачным ребенком, которого никто не любит, а отец скрывает, потому что ты ошибка.
— И что? — Аркаша сглатывает. — Ты притащишь ее жить к нам?
— У нее есть, где жить и у нее есть мать, — закрываю глаза. — Не самая лучшая, конечно, мать, но... — медленно выдыхаю. — Аркаш, я не знаю... Понимаешь, я не знаю, что будет дальше. Со мной, с Доминикой...
— Имя-то какое выежистое, — фыркает Аркадий.
Я открываю глаза.
— Я тут ни при чем.
— Это я уже понял, — Аркадий смотрит на меня прямо и зло. — Ты только деньгами швырял.
Киваю. Аркаша молчит. Потом он встает и начинает ходить из стороны в сторону.
Кричать не собирается. Топать ногами тоже.
Это мой отец виноват в его напряженной собранности? Или я могу надеяться, что в самообладании Аркадия поучаствовало и мое воспитание?
Я удивлен, честно признаться. Мой мальчик умеет сдерживать эмоции в сложный стрессовый момент.
Не пропадет, даже если жизнь сильно ударит его по голове.
— А мама что? — резко разворачивается ко мне.
Щеки бледные, а глаза как угольки.
— Спросишь об этом маму, — подхватываю ручку со стола и несколько раз громко ею щелкаю. —
Скажу только, — поднимаю взгляд на сына, — она очень недовольна. И это мягко сказано.
Возможно, если бы я признался в измене сразу, то меня бы ждало прощение, но после стольких лет притворства, нет.
Я должен принять это, и это процесс уже запущен, раз мой гнев отступил. Принятие оно не про злость, про смирение перед неизбежным. Перед ненавистью детей, презрением жены.
— Ну еще бы недовольная! — Аркадий повышает голос и тяжело дышит, сжимая кулаки. — И
что?! Это развод?!
Я с трудом выдерживаю взгляд Аркаши, который раздувает ноздри и не моргает.
— Да, — тихо отвечаю я.
— Да вы офигели... — Аркадий судорожно выдыхает.
— Ты маму больше не любишь.
— Люблю, — честно отвечаю я, и в груди начинает ныть, а затем это тянущая боль начинает вибрировать злость.
Нет. Я же пришел к принятию и согласился с Любой, что готов быть цивилизованным мужчиной, который откажется от угроз, агрессии и спокойно разведется.
Не хочу я развода.
Поскрипываю зубами и щелкаю ручкой, глядя на Аркадия.
— Люблю, — повторяю я, — но...
Хочется стол перевернуть, а после кинуться прочь из кабинета и отыскать Любу.
Затем бы я доходчиво объяснил, что раз вышла однажды за меня замуж, то обратного пути не будет.
Не позволю.
— Послушай, Аркаша, — сжимаю ручку, которая начинает потрескивать в моем кулаке, — мы люди взрослые и ситуация... — ручка трещит громче и ломается на несколько частей, — ситуация не располагает... — да вашу ж Машу!
Я резко встаю и отбрасываю в стену обломки ручки с пружинкой и стержнем:
— Аркадий! — рявкаю на сына. — Подрастешь, то потом сам поймешь!
Отхожу к окну, и на выдохе медленно закрываю глаза.