Бледная, а глаза красные и опухшие.
Через пять минут, я замираю у дверей столовой, из которой доносится тихий напряженный голос
Богдана:
— Где она может быть? — пауза. — Кристина, ты понимаешь, что это проблема?
Как она вышла на мою жену, м? — опять замолкает и медленно вздыхает, — не реви... Найдут ее...
— ОЙ... — шепотом ойкаю. В моем животе опять кувыркаются.
За дверью воцарилось тяжелое молчание, а после следует:
— С тобой на связи будет Павел. Найдут.
А я все не решаюсь зайти в столовую даже после того, как я выдала свое присутствие.
Я даже пячусь, но Богдан распахивает широко двери, и я его пугаюсь впервые за весь наш брак.
У него все лицо заострилось.
Скулы и подбородок выступили вперед, а глаза недобро сощурены.
— Кристина? — шепотом спрашиваю я.
Богдан молчит и продолжает на меня щуриться.
Я знаю одну Кристину из его прошлого. Это школьная подруга его младшей сестры Иришки, которая младше нас на пять лет.
Я помню эту громкую девочку Кристину, которая никогда со мной не здоровалась, когда я бывала в гостях у Богдана, сердито смотрела на меня и тайком кривила губы.
— Это та Кристина?
Я знаю, что после окончания школы дружба девочек затухла. Не знаю подробностей, но ведь такое часто бывает, что школьные подруги после выпускного, идут разными дорогами.
Стою сейчас перед Богданом и, наконец, до меня доходит, почему шумная Кристина относилась ко мне с тихой агрессией.
Она, похоже, была влюблена в старшего брата подруги. Он же красавчиком был.
Диковатый такой с хищной улыбкой и смехом, от которого мурашки бежали по коже.
Многие на него пускали слюни, а он на мне женился.
По залету.
Женился бы он так рано, если бы я тогда не забеременела с одной лишь нашей близости на его кровати летним жарким вечером.
Я до сих пор помню, как ветер из открытого окна целовал прохладой мою шею в мелкой испарине.
И как мы держались за руки после неловких и неумелых толчков и прислушивались к себе, выискивая в наших юных душах ответ на вопрос “Теперь мы взрослые?”.
— Это та Кристина? — повторяю я вопрос. — Подруга твоей сестры?
Глава 8. Подумай о нашем сыне
Богдан проходит к обеденному столу, за которым было много теплых и дружных завтраков, обедов и ужинов.
Мы смеялись за ним, разговаривали, шутили и строили множество планов.
Мы были идеальной семьей.
Той самой, на которую смотришь и мечтательно вздыхаешь. И все это было ложью.
Я не понимаю.
Не понимаю, как Богдан мог совместить свою ложь с тем, что у нас было. Я бы не задалась этим вопросом, если бы он в нашем браке вел себя сволочью и уродом.
Нет же.
Очень внимательный муж.
Заботливый отец.
Прекрасный и чуткий любовник.
Поднимается тошнота.
Богдан садится за стол на свое место главы семьи. Откидывается на спинку, постукивает пальцами по столешнице и вздыхает:
— Да, это та Кристина.
И замолкает, будто наш разговор окончен, и ему больше нечего сказать, и я тоже молчу.
У меня столько вопросов, но вместе с этим я не вижу в них смысла. Для чего мне пытать сейчас
Богдана?
Чтобы понять?
Не хочу я его понимать.
— сглатываю и делаю глубокий вдох, чтобы не заплакать, —И я теряю мысль, потому что мою глотку обжигает едкая отрыжка. Она будто плавит хрящи и слизистую.
Прижимаю кулак к губам и отворачиваюсь от Богдана.
Я чувствую себя под его сверлящим взглядом сейчас очень слабой и уязвимой, и он, вероятно, это понимает.
— Я тоже недоволен тем, что Доминика... — Богдан вздыхает, — решила с тобой лично познакомиться.
— Доминика? — шепчу я в кулак. — Вот как ее зовут.
Какое интересное имя, но я думаю, что это в стиле Кристины. Она такая девчонка была: Дерзкая, модная и очень современная.
— Люба, — голос у Богдана спокойный и отстраненный, — они как жили отдельно, так и будут. Я
решу это вопрос, проведу беседу и разъясню на пальцах, что тут у него все же проскальзывает в голосе звенящая сталь гнева. Делает небольшую паузу и спокойно продолжает на выдохе, —
разъясню, что они — не твоя забота. Так было, так и будет дальше.
— вот..
— И ты ведь не видишь в этом проблемы, — обескураженно шепчу я.
Хмыкает, а после массирует переносицу. Медленно и с сильным нажимом.
— Нет, это проблема, — наконец отвечает он, — ну что ты, Люба, — поднимает на меня взгляд, —
я не ожидал такого. И мне все это не нравится, но я стараюсь сейчас вести с тобой диалог сдержано и спокойно, потому что ты в положении, милая.
Я медленно моргаю и сиплю:
— Так я должна тебе сейчас спасибо сказать за то, какой ты у меня заботливый? —повышаю голос.
— Ты сейчас серьезно?!
Резко замолкаю, потому что слышу шаги. Громкие такие и предупреждающие, что кто-то идет, и этот кто-то не желает невольно подслушать скандал.
В столовую заходит молчаливый Архип. Я отступаю в сторону и затягиваю халат под грудью туже и смотрю в сторону окна, на подоконник которого приземляется воробей. Скачет и улетает.
Забери меня с собой, воробушек.
Я в глубокой жопе, из которой мне не выбраться без серьезных потерь, и их цена слишком высокая.
— Купил, — Архип выкладывает из белого бумажного пакетика на обеденный стол две плоские коробки. — Вот.
Это легкие успокоительные из всяких травок-муравок. Я их пропивала в первые месяцы этой беременности.
Меня тогда накрыл страх, что я не справлюсь и что я рожу инвалида, но таблеточки мягко меня успокоили.
Прячет пустой пакет в карман пиджака и торопливо ретируется.
— Стой, — говорю я и повторяю тише. — Стой, Архип.
Тот останавливается в проеме дверей. Оглядываюсь на его спину.
— Люб, — Богдан опять постукивает пальцами по столешнице. — Это наш с тобой разговор.
Только между нами.
— Тогда я пойду? — спрашивает Архип.
— Иди, — Богдан кивает.
— Ты знал о Доминике? — спрашиваю я, но Архип молча уходит. — Знал?
Не ответит.
Босс же дал добро уйти без ответов на неудобные вопросы.
— Он возил наших детей в школу, — я вновь смотрю на Богдана, и у меня начинают дрожать, как в треморе, руки.
— И что?
— И что? — я почти вскрикиваю.
Богдан, не отрывая взгляда от меня, моргает и поднимается на ноги.
Слишком резко. Стул падает. Я вздрагиваю от громкого стука, с которым стул встречается с дубовым паркетом.
Богдан не поднимает его и молча исчезает на кухне, нервно одернув пиджак.
Поэтому у нас никогда не складывались громкие и яростные скандалы. У меня не хватало на них смелости и энергии, а у Богдана — эмоциональности и открытости.
Он мог порычать, а я — расплакаться, после чего он замолкал и закрывался.
Выходит из кухни со стаканом воды.
Ставит его на стол и подхватывает одну из двух коробочек. Вскрывает ее, достает ‘блистер и выдавливает на ладонь две таблетки.
— Я настаиваю, — через секунду он уже стоит передо мной со стаканом воды в одной руке и таблетками в другой.
— Да как у тебя совести хватает...
— Подумай о нашем сыне, — подается в мою сторону и вглядывается в глаза. —Тебе что врач сказал?
Меня клинит. Я выбиваю стакан воды из руки Богдана. Звон стекла, на ноги брызгает холодная вода, что обжигает кожу, и я кричу:
— Я должна была пойти на аборт! На аборт!
Глава 9. Она знает?
— Выпей эти сранные таблетки, — низко и с угрозой рычит Богдан, и его зрачки расширяются, а на лбу проступает пульсирующая венка ярости. — Я тебя очень прошу...
— Это была ошибка, — мне бы заткнуться, но мерзкие жестокие слова сами лезут ‘из моей глотки,