Возможно, они больше не поднимут эту тему. Потому что здоровому и адекватному человеку не захочется вновь касаться этой мерзости. И, в любом случае, уже ничего не исправить.
Гордей садится рядом на деревянную скамью и достает пачку сигарет.
— Как ты понял, что я сказала родителям правду? — едва слышно спрашиваю я.
— По их лицам, — вытягивает из пачки сигарету и сует ее в зубы, обреченно глядя на дом, — мама отказывается переезжать.
— Ну, ее можно понять…
— Как и любого из нас, — щелкает зажигалкой и сосредоточенно прикуривает сигареты от маленького оранжевого огонька, задумчиво прищурившись.
Я уже не кашляю от дыма.
Неужели привыкла?
Однако я все же говорю:
— Гор, может…
Он будто считывает мои мысли. Выдыхает дым, глядя на тлеющий кончик сигареты, и говорит:
— Последняя, — переводит на меня взгляд. — Слушай, ты правда не замечала, что от меня пахнет сигаретами.
Качаю головой.
Не замечала.
И для меня самой это дико понимать.
У сигаретного дыма едкий и сильный запах для человека, который не курит, но я не чуяла вонь горелого табака от Гордея.
Между мной и ним будто и правда была стеклянная стена.
У меня были обрублены все связи с мужем, и в этом отстраненном холоде я многое игнорировала в нем.
Своей волей Вячеслав смог изменить во мне даже восприятие реальности, в которой я отказывалась от Гордея и отодвигала его в сторону. И если он в стороне, то и запахи от него меня не интересуют.
— Это так страшно, — тихо признаюсь я.
— Да, страшно, Ляль, — Гордей вновь затягивается сигаретой. Усмехается. — А я все ждал, когда ты почуешь сигареты.
— Теперь почую, — с надеждой обещаю я. — Должна почуять. А ругаться могу по этому поводу?
Гордей стряхивает пепел и переводит на меня темный изучающий взгляд, под которым я теряюсь, будто сказала лютую глупость.
— А как ты собралась ругаться на меня из-за сигарет? — спрашивает Гордей, и я в его голосе пробиваются низкие хриплые нотки заинтересованности.
Это шанс пофлиртовать и позаигрывать с мужем? Или мне лишь показалось, что тон Гордея располагает к осторожному кокетству в беседке?
— Вариантов несколько, — отвечаю я. — Могу быть сварливой, истерично-громкой или… ммм, — задумываюсь, — не знаю… и занудой, которая будет каждый раз читать лекции, почему курить вредно. Выбирай, — пожимаю плечами и аккуратно, без агрессивного флирта улыбаюсь.
— Ни один из вариантов не возымеет должного эффекта на курильщика, — Гордей хмыкает и опять подносит сигарету к губам. — Ну, попилишь. Поворчишь.
Меня возмущает его флегматичность, но вместе с этим я согласна, что скандалы, истерики и лекции вряд ли его встряхнут, если он плотно сядет на вредную привычку.
— Я буду реже целовать тебя, — подаюсь в его сторону и вглядываюсь в задумчиво-строгий профиль, — потому что от тебя будет неприятно пахнуть. И…
Точно ли я могу сейчас раскрыться перед Гордеем не просто кокеткой, а еще и бесстыдной соблазнительницей?
Я даже в молодости такой не была.
— И еще, — понижаю голос до шепота, — ты будешь горький на вкус, Гор.
Незамедлительно краснею. Гордей немного хмурится в попытке разгадать мой намек и в следующую секунду разворачивается ко мне:
— Я тебя… правильно понял?
Зрачки расширяются, а он сам уже забыл о сигарете, с которой падает пепел на деревянный настил.
— Да, — опускаю на долю секунды взгляд на его ширинку и вновь всматриваюсь в его глаза, — будешь горьким.
Давно у нас не было оральных ласк, о которых я сейчас прозрачно намекаю. Гордей даже не моргает. Сигарета догорает до фильтра.
— А вот это довод, дорогая, — отзывается Гордея, и его голос вибрирует возбуждением. — Это сработает. Уже сработало.
Бросает окурок на настил и тушит носком туфли. Вновь смотрит на меня:
— Теперь мне надо узнать, как скоро никотин из меня вымоется.
В Гордее вместе с возбуждением и предвкушением вспыхивает жизнь. Я не могу вспомнить, когда в последний раз он смотрел на меня вот так, как сейчас.
С удивлением, желанием и мужским восхищением.
Замечаю, как в его глазах пробегает темная тень, а после он сгребает меня в охапку:
— Сейчас тебе придется перетерпеть мой невкусный рот.
И он жадно целует меня. Я чувствую в его выдохе острые алкогольные пары, а в слюне вкус табака, но я отвечаю Гордею голодной взаимностью.
Он душит меня в объятиях, пожирает мои губы и глотает мое мычание, которым я выражаю свое наигранное возмущение.
— Ты теперь точно не отвяжешься от меня разводом, — его тяжелое и терпкое дыхание обжигает мои губы, щеки и нос. — После таких-то обещаний какой муж разведется?
А затем наша игривая интимность обрывается, потому что на крыльцо выбегает Яна и в страхе кричит:
— Пап! Папа! Там бабушка! Папа! Мам!
Глава 57. Нервный срыв
Правая рука Алисы, сидящей на полу, обмотана полотенцем, а у раковины уборной на первом этаже валяется окровавленный нож.
Дверь выбита моим отцом, который пытается хрипло и торопливо оправдаться перед бледным и шокированным Гордеем:
— Она заперлась, плакала, говорила, что никому не нужна…
— Не нужна, — Алиса льет слезы в грудь моей мамы, которая ее обнимает. — Слава ушел… оставил меня… теперь меня выгонять из дома, потому что некому защитить… Я хочу к нему... К нему... Он меня ждет...
Папа переводит растерянный взгляд на Гордея, который медленно выдыхает, проводит по лицу ладонью и выуживает из кармана телефон:
— Мам, у тебя нервный срыв.
— Нервный срыв?! Ты еще решил меня упечь в психушку?
Вижу по ее глазам, что она не в себе. Ей страшно, и, вероятно, мертвый Вячеслав и в ее голову пролез и вложил то, что без него она по миру пойдет. Что без него Гордей избавится от нее.
Он мог.
Поэтому ее переклинило на словах, что ей стоит переехать из этого проклятого дома. Сработал мощный триггер, и ее понесло.
— Ляля! — Алиса смотрит на меня горящими паникой глазами. — Не позволяй ему… Ляля…
— Мам, тебе вколят успокоительных, — взгляд у Гордея полны темной печали и сожаления. Прикладывает к уху телефон. — Ты перенервничала и начинаешь уже придумывать небылицы.
— Твой отец бы не позволил…
— Алиса, тише, — моя мама поглаживает ее по спине. — А еще у тебя есть мы. Слышишь? — обхватывает ее лицо ладонями и вглядывается в глаза. — И мы рядом. Сколько лет ты нас знаешь? Мы же не станем тебя обманывать, да?
Папа накрывает рот ладонью и сглатывает.
— Иди к детям, — Гордей берет меня за руку, отводит к перекошенной двери и мягко выталкивает из уборной, — мы тут сами разберемся.
— Да, ты прав…
Через минуту я уже в гостиной. Правда, не совсем помню свой путь из уборной к Лёве и Яне, которые сидят на диване и смотрят на меня, не моргая.
На щеках слезы, а в глазах — испуг.
— Все в порядке, — стараюсь говорить спокойно и тихо, — бабушка просто перенервничала.
Сажусь между сыном и дочкой и беру их за руки. Ладошки — холодные и влажные.
— Бабушка кричала, что папа хочет ее выгнать и продать дом, — шепчет Яна, — но папа ведь не такой, — смотрит на меня. — Он не стал бы выгонять бабушку.
— Не стал бы, — киваю я, — но он действительно предложил бабушке съехать из этого дома.
— Зачем?
— Затем, что этот дом… — слабо улыбаюсь. — Яна… я не знаю, как все объяснить…
— Мне тоже никогда не нравился этот дом, — едва слышно отзывается Лев. — Тут не так, как дома. Не знаю. Не нравился и все.
— А где тогда бабушка будет жить? У нас? — спрашивает Яна.
— Я думаю, что ваш папа или купит для бабушки красивую квартиру или, может, дом подыщет поближе к нам, — уверенно отвечаю я. — Никто на улице бабушку не оставит.
— Да ее теперь вообще нельзя одну оставлять, — Левка переводит на меня испуганный взгляд. — Нельзя.