Ветер скрипел качелями, а в ушах Ивана продолжала надрываться мать.
«Лучше бы я аборт сделала! Нет! Удушить тебя надо было еще при рождении! Всю жизнь мне испоганил, с*ка!»
И другой, совсем чужой мужской голос:
«Дашка? Так схоронили полгода как уже».
Тот давний разговор Давыдов все не мог забыть, как и свое неподдельное удивление.
– Как схоронили? – Во рту резко пересохло, точно он бухал неделю, не меньше. А последующий глупый вопрос сорвался с губ так быстро, что и проконтролировать не успел: – Точно умерла?
– Дык, точно, Ванька, – ответил дядя Коля – сосед. – Точнее не бывает.
– Что случилось? – внутри двадцатилетнего Давыдова будто надорвалось что-то важное, отчего и дышать стало тяжелее.
– Выбросилась мамаша твоя из окна, Ванька. Белая горячка, белочка толкнула».
Давыдов запрокинул голову, от звезд на небе слепило глаза. Или не от звезд?
Все же в Америке нет такого неба, только здесь оно необычно яркое, свое, что ли…
Дарью Ивановну Давыдову не за что было любить. Бывшая учительница младших классов, позор двора, спилась и сгинула, как придорожная пыль под ногами.
Объяснить да и понять такое оказалось сложно, но Иван ее… любил. По-своему, наверное. Больной, какой-то непонятной любовью. Она его ненавидела, гнала от себя и паскудила всяческими словами, а он… Все возвращался домой, боролся с ее пагубной привычкой выпить, как мог. И ненавидел, конечно, тоже.
Да, Иван Давыдов был ненужным сыном алкоголички. Это теперь он известный боксер, бизнесмен, богатый уважаемый человек, а тогда…
Тогда Ванька каждый день выживал, начал работать с шести, чтобы пожрать было что, если мамка не забирала деньги на очередную бутылку. В школу пошел с восьми, слишком поздно, потому что матери не до образования сына оказалось: собутыльники-сожители, пьянки, кутеж…
В десять впервые попробовал себя в уличной драке: животная злость на мир требовала выхода. А с тринадцати стал зарабатывать на боях без правил. Там его и заметил Александр Малконский – первый тренер будущего чемпиона.
Он его и забрал в свой клуб боксировать, лепил спортсмена. И по его протекции Иван попал в Америку, где подписал выгодный контракт. Малконский положил начало его карьеры. Через несколько лет они с тренером разбежались, «не сошлись во взглядах» – писала пресса. И только узкий круг знал, что Давыдов попросту отказался участвовать в заказных боях, а Малконский от его бунта потерял в бабках.
Не заручись Иван поддержкой меценатов, которые стали ярыми поклонниками его таланта, и на карьере боксера можно было бы ставить крест. А так утопить Давыдова – восходящую звезду бокса – у Малконского не вышло, вот и разошлись они как в море корабли.
Иван опять перевел невидящий взгляд на темные окна своей бывшей квартиры, отошедшей государству. Десять лет назад он отсюда убегал, теряя тапки. Лишь бы вырвать кусок пожирнее, лишь бы схватить птицу счастья за хвост, выбиться из грязи.
Все надеялся, что подзаработает чуток и мать вытянет, сдаст на принудительное лечение в какой-нибудь американский центр борьбы с алкоголизмом. Вдруг, когда любовь к водке исчезнет, она вспомнит и о сыне?
Давыдов не успел: мать умерла. Всего-то на полгода тогда не успел… Да так и не понял, любила ли она его хоть когда-нибудь или просто использовала? Отца Иван никогда не знал.
Окна на пятом этаже загорелись желтым светом, Давыдов затаил дыхание. Десять лет назад он частенько здесь выглядывал свою принцессу, Манюню.
Она казалось ему чистой невинной девочкой, кардинально непохожей на Дарью Давыдову. А по факту оказалась такой же меркантильной дрянью.
«Интересно, Князева еще здесь живет?» – Иван сверлил взглядом окна, все надеясь получить ответ.
Интуиция подсказывала, что вряд ли Машка осталась здесь жить. Известные фотографы не живут в хрущевках. А где?
Славная обещала управиться с досье в несколько дней. Ивану же не терпелось узнать, как Манюня живет. Изменилась ли? Обабилась? Замужем?
Почему-то ему казалось, что подурней Машка – и это станет неплохой сатисфакцией за ее предательство. Уродливым бабам не дано крутить мужиками, а вот принцессам…
«Принцессам можно все. Но со мной это больше не сработает».
– Все еще бунтуем? – спросила я, поглядывая на мальчишек через зеркало заднего вида.
Они демонстративно отвернулись, каждый к своему окну: Тимур к правому, а Артур к левому. Маленькие свинтусы!
Я лишь хмыкнула и включила радио, где как раз транслировался бодрящий утренний эфир, погромче.