— Вон, — сказал надсмотрщик, указывая плетью, когда мы подошли почти вплотную к причалу. — Это мужчина с Коса! Продемонстрируйте ему себя! Вы — рабыни! Сделайте это! А вон ещё один!
— Я не такая женщина! — внезапно выкрикнула Клодия, и тут же запрокинула голову и завопила, что было сил.
Плеть, словно молния, метнулась к ней и словно огонь, обожгла её тело. Она вначале отчаянно задергалась, а потом беспомощно обвисла на цепях, трясясь от рыданий, хотя была ударена всего-то один раз.
— Я — такая девушка! — страстно закричала Публия, заметив, что надсмотрщик повернуться в её сторону. — Я именно такая девушка!
— Эй, если она хочет быть упорной или застенчивой, — крикнула какая-то весёлая рабыня с пирса, — стегните её ещё разок! Всыпьте ей, Господин! Накажите её! Накажите её построже!
Рабыня, сама находящаяся под строжайшей дисциплиной, зачастую хотела бы, чтобы и другие почувствовали на себе такую же власть, с точностью и совершенством, какое это было наложено на них. Похоже, она была глубоко обеспокоена тем, чтобы Клодии хоть что-то сошло бы с рук, не больше, чем ей самой. Она что, не такая же рабыня? Так что, как это ни странно, но зачастую рабыня сама более чем рьяно интересуется тем, чтобы рабовладельцы были строги со своими невольницами.
Надсмотрщик меж тем вернул своё внимание к Клодии.
— Я тоже такая женщина! — дико выкрикнула та и принялась извиваться в на цепях.
Понятно, что она не жаждала получить ещё один удар этого ужасного дисциплинарного инструмента. Но всё же, как я уже давно был уверен, вопрос был намного более глубоким чем простая боязнь боли, что и стало ясно мгновением спустя. Кстати, следует заметить, что та сбруя, что в данный момент была надета на рабыне, мало что прикрывает. В общем-то, это вполне ожидаемо, учитывая её назначение. С другой стороны последствием этой открытости, становится то, что она предоставляет телу невольницы слабую защиту от рабской плети. Клодия задёргалась в ремнях и цепях, и повернулась ко мне лицом. Наши глаза встретились.
— Да! — крикнула она. — Да! Я — такая женщина!
— Да, так оно и есть, — заверил её я.
— Да! — заплакала Клодия. — Да!
В этот момент я понял, что её мелкий бунт был не более, чем глупым кусочком её былой гордости. Возможно, она и устроила этот глупый шум только потому, что здесь был я, тот, кто знал её, когда она ещё была простой свободной женщиной. Хотелось бы надеяться, что это не так. Однако в любом случае, из-за её ли собственной гордости, из-за её ли беспокойства, что здесь был я, знавший её когда-то свободной женщиной, из-за незнакомцев ли в толпе или другой рабыни висевшей рядом, или чего бы то ни было ещё, каким печально неуместным и абсурдным казался этот бунт в её новой реальности! Но затем, вдруг, я увидел в её глазах, полусмех-полукрик, который подсказал мне, что она всего лишь сама хотела почувствовать на себе это подтверждение плети, подтверждение несгибаемой воли мужчин, которым она должна теперь повиноваться, поскольку действительно была теперь рабыней. Похоже, она наконец-то поняла, кем она была на самом деле — рабыней! До неё наконец-то дошло, что было самой глубокой и самой замечательной частью её существа. И теперь она наслаждалась этим! И любила это! Ей всего лишь требовалось ясное понимание того, что теперь она должна сдаться этому, что теперь она действительно была рабыней. И теперь она ликовала, вися в ремнях и цепях у форштевня галеры.
— Вон! — сказал надсмотрщик, смотанной плетью указывая на человека.
— Я хорошенькая, Господин? — крикнула тому Клодия, раскачиваясь в цепях. — Вы предложите на меня свою цену?
— Лучше предложите за меня! — попыталась перекричать её Публия. — Я нуждаюсь в ошейнике и мужчине!
— Вон ещё один, — подсказал матрос.
— Может быть, это Вы станете тем, кому я буду принадлежать? — позвала того Клодия.
Выброски вылетели с бака. Их мгновенно подхватили швартовщики на причале и в вытянув с их помощью швартовы, набросили их огоны на кнехты. Галера была пришвартована в считанные ины.
Приветственные взмахи рук, радостные крики, кто-то на причале уже переговаривался в экипажем, сыпались вопросы и солёные шутки. Бой барабанив и гудение труб с палубы «Таис» звучали над толпой. Вот на причал упала первая сходня. Остальные корабли флотилии, едва ли менее великолепные, чем сам «Таис», занимали свои места у причалов.
— Что это за рабыни? — заинтересованно спросил мужчина, протиснувшийся сквозь толпу запрудившую причал поближе к борту, судя по одежде — косианец. — Они — обычные рабыни?
— Они такие обычные, какими Вы захотите, чтобы они были! — крикнул в ответ матрос-надсмотрщик.
— Однако они даже не заклеймены, — заметил косианец. — И пока без ошейников!
— К этим деталям скоро проявят внимание, — засмеялся парень.
Вот относительно этого я нисколько не сомневался. Гореане необычайно щепетильны и эффективны в таких вопросах. На мгновение пораженная Публия и испуганная Клодия даже прекратили извиваться. В конце концов, мужчины говорили об их собственных клеймах и ошейниках!
— Двигайтесь, — прорычал им надсмотрщик.
И они испуганно заёрзали в цепях и ремнях, как и положено послушным рабыням. На пирсе их действия были встречены весёлым смехом.
— Давайте-давайте, извивайтесь! — бросила им рабыня с причала.
— Дёргайтесь! Извивайтесь, кейджеры! — крикнула другая.
— Вы что, не знаете, как надо извиваться? — засмеялась третья девица.
— Как получилось, что эти две шлюхи оказались на носу? — полюбопытствовал другой мужчина, по виду тоже косианец.
— А не плохо у них получается, — заметил подошедший первым.
— Медленнее, — скомандовал рабыням надсмотрщик.
— Ай-и-и! — восхищённо выкрикнул кто-то на причале.
— И всё же, почему Вы вывесили на носу этих двоих? — не отставал второй косианец.
— Замерли, — приказал матрос двум рабыням, и те неподвижно повисли, под выставленными за борт брусьями, высоко подняв руки над головами, отчего их вытянутые в струнку, упакованные в кожу и цепи тела, казались ещё красивее и соблазнительнее.
— Превосходно! — возбуждённо выдохнул первый из косианцев.
Надсмотрщик дважды экспансивно взмахнул смотанной плетью, указав поочерёдно сначала на левый борт, потом на правый, как бы привлекая внимание, висящим там фигурам двух прекрасных рабынь.
— А разве Вы сами не можете предположить? — поинтересовался он назойливого мужчину.
— Да! — воскликнул тот.
— Разве они не достойны того, чтобы украсить форштевень? — спросил матрос, обращаясь к толпе.
— Да! — послышались возбуждённые мужские крики.
Трудно было не согласиться с их мнением, женщины действительно были достойны этого, и не только благодаря соблазнительности их, столь хорошо выставленных фигур, но теперь и отлично видимой красоте их лиц.
Я заметил в толпе рабыню в откровенной тунике, больше похожей на тряпку, которая, прижавшись носом к мужчине и потираясь лицом о левое плечо, усиленно пыталась отвлечь его от вывешенных рабынь. Невольница изо всех сил старалась привлечь внимание своего хозяина к рассмотрению своего собственного, весьма значительного очарования.
— Но, впрочем, есть и другая причина! — намекнул матрос.
— О-о? — заинтересованно протянул спрашивавший.
— Эту назвали Публией, — сообщил надсмотрщик, — а эту Клодией.
Каждый раз, называя имя рабыни, мужчина лёгким движением кисти посылал вниз кончик плети, щёлкнув им сначала Публию, а потом и Клодию. При каждом таком прикосновении, скорее игривом, чем болезненном, невольницы дёргались в страхе. Обе они уже успели почувствовать, что такое плеть, а Клодия так всего несколько енов назад. Столь бурная реакция рабынь вызвала ещё одну волну смеха.
— Они были обе, ещё недавно были свободными женщинами Форпоста Ара, — продолжил матрос. — Публия посмела одеваться таким способом, чтобы была скрыта её каста, каста Торговцев.
Косианец, тоже оказавшийся торговцем даже вскрикнул от гнева.
— Она ни хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что она была богата! — добавил надсмотрщик.