Во мне возникло стойкое, немодулируемое, неуправляемое желание изменить мир так, как мне того хочется.
Казалось, силой этого желания можно было пропахать колею через Горы и перевернуть само мироздание. И на какую-то секунду я поверила в то, что всё возможно. Я всеми фибрами души припала к открывшемуся мне видению — миру, где я буду счастлива. Счастлива без компромиссов и оговорок, счастлива именно в том, что для меня действительно ценно — я найду себе место и дом, и снова обрету себя, и рядом со мной будет по-настоящему любимый человек. Живой, упрямый и сильный, лукаво скалящий зубы… и… нет. У меня кружилась голова.
Одна неловкость — я вдруг поняла, что в этом мире для Мара да Луны и его выступлений подходили разве что задние ряды. Комната для гостей. Вот так.
Я едва совладала с силой охвативших меня необычных эмоций.
— Мар, извини, но я обещала Лавинье присмотреть за детишками, — хрипло произнесла я, — Ты же знаешь. А потом ещё я хотела перекинуться парой слов с Горранном.
Неожиданно за весёлостью Мара проступила злость, нервозность — он до Тени хорошо её скрывал, но скрыть до конца так и не смог. Я удивлённо поглядела на него.
— Санда, ну что тебе стоит хоть раз сделать то, что я прошу? — Он говорил с еле уловимой издёвкой, и мне показалось, что слова царапали его горло. Он переступил с ноги на ногу и снова уставился на меня, с каким-то непонятным злым возбужденим. Его мало что не трясло. Мне показалось, он хотел немедленно всё-таки уехать, даже сам, однако что-то его сдержало, — Санда, ну будь хорошей. Поехали, пока солнце не встало…
Но я уже знала, что я никуда с ним не поеду. Мне надоело уступать судьбе.
— Куда? — сухо поинтересовалась я.
— Да хоть куда-то. Я так хочу. Санда, я же тебя уже три недели прошу — ты назло не хочешь сделать шаг навстречу, да? Ну как ты после этого хочешь с людьми уживаться? — укорил он меня.
Охватившие меня переживания стихали, и мне даже стало бы совестно — но я, возможно из упрямства, не шевельнулась. Я не беду. Бегать. Ни за кем. Как собачка. Я и за более серьёзными людьми не бегала. Вообще странно. Я никогда не замечала за да Луной такой истеричности. Люди его специальности не бывают неврастениками. Что же поменялось, хотела бы я знать..? он сам или обстоятельства?
— Мар, если хочешь, поедем вечером. Я сделаю, что обещала Лавинье, а перед закатом можно прогуляться, если заскучаем, — примирительно ответила я. Это же всё-таки Тер-Карел, Место Мира. Во что мы превратимся, если станем собачиться? Да и что, если у разболтанных нервов Мара и впрямь есть какие-нибудь серьёзные причины? Ведь он что-то упоминал про домашние проблемы. В общем, я уже была готова поддаться обычному женскому порыву простить и пожалеть… друг всё-таки. А я тут на принцип иду.
Но Мар вспыхнул, лицо его перекосилось. Он не мог совладать с собой. Спустя пару мгновений он осёкся, с трудом восстановил дыхание, но лицо его стало бледным, а губы сжались в тонкую нить. Развернувшись, он крупными шагами ушёл вдоль улицы, оставив распахнутый мобиль посреди улицы. Может быть, хотел вызвать у меня чувство вины, но я решила, что уж этого он от меня не дождётся, пусть хоть до Перерождения ожидает…
В общем, мы как бы поссорились, а потом я обернулась и увидела лицо Киная. Хупара переводил тревожный взгляд с меня на Мара и обратно, открыл и закрыл рот, словно не решаясь что-то мне сказать, побелел, посерел, пошёл пятнами, а потом в полном раздрае перебрал плечами и кинулся догонять да Луну. Я ощутила короткое острое смущение, удивление, однако делать было нечего — не прощения же просить?
Я хмуро позавтракала, и двинулась к Лавинье. И ничего ей не рассказала — у меня не было желания нарываться на очередную лекцию по семейной жизни. Мар мне вообще никто. Друг, живущий со мной под одной крышей. В отсутствие всех остальных, кого я хотела бы видеть рядом — хотя бы отца и матери. Приходилось всё-таки признать это — но изменить ситуацию было выше моих (и даже Божеских) сил…
Мара я не видела весь день. Пробежавший мимо Тайк сказал, что мои парни пьют с Грушей и Седым. И пьют, по его словам, горько и отчаянно, «как перед смертью». Так он выразился, вопросительно косясь на меня. В его глазах была мужская солидарность, но я тайково осуждение проигнорировала.