Нет, он не мог иметь ввиду Мара. Конечно, подумав о ближнем худо, я могла вообразить, что это именно да Луна, Боги мне помогите, навёл Комитет на Тер-Карел — точнее, на меня — потому что Кинай переживал именно из-за опасности, якобы грозившей мне лично. Конечно, из всего посёлка вряд ли кто-то мог интересовать этих типов больше бриза или, допустим, что они не в курсе, беглой внештатницы-подследственной. Но напади КСН из-за меня — меня бы вырыли из-под песочка живой или мёртвой. А не косили людей, как солому, легко позволяя разбегаться в ночь. Оцепили бы получше и сожгли. Что б я не знала их методов. К тому же, пришла бы контрразведка (которой так или иначе моё дело было близко), а вовсе не спаренный отряд «идеологов» и внутренних дел. Этих, кажется, куда больше интересовал снос Тер-Карела как антисоциального явления.
Нет, Мар к появлению Комитета, скорее всего, непричастен.
Но в чём же неведомый объект терзаний Киная мог быть виновен?! Что он уже успел натворить?!
Я мотнула головой. Ну не дура ли я — раскладывать по кирпичикам предсмертные хрипы? А если не дура? Тогда мои размышления заходили в тупик.
И я снова уставилась вдаль.
Карун. Интерлюдия. Семь месяцев назад.
Терпения Лайзы хватило на два месяца. Неизвестно, что именно ей приказал старший, но приказы его были интуитивно понятны — драть с «подарочка» в три шкуры. Впрочем, Лайза была бы не Лайза, если бы не сунула нос куда не следует…
Действующая бригад-аналитик была забавным типажом. Насколько он понимал, ровно половину своей сорокапятилетней жизни да Федхи дас Ригорро провела в самом хвосте комитетсткой иерархии, вторую же половину она занимала вышеуказанную должность. Ввиду отсуствия высшего специального образования ей не светило ничего выше четвёртого ранга, а на повышение квалификации её то ли не пустили, то ли забыли пустить. Тем не менее, Лайза сидела в кресле бригана с уверенностью и естественностью взрослого дерева из центра леса. Любое такое дерево могли снести, но умный хозяин хранил бы его любой ценой. Насчёт ума шефа конкретных наблюдений у него не было, но да Федхи и сама себя в обиду не давала (именно так, в одно Имя, она требовала себя звать).
За это время он с трудом, но всё-таки заключил с искалеченным телом что-то вроде перемирия. Научился вставать со стула, ложиться, кое-как сидеть за рулём — движения по-прежнему причиняли боль, но теперь он знал, как её избежать или ослабить. Так что он просто выкидывал это из головы. Он же понимал, что льгот за раны всё равно не будет, и никто не ожидал, что он подаст вид, что ему худо. Всё, что произошло с ним в четвёртом отделе, как бы «не считалось». Хотя все об этом прекрасно знали и не чуждались намёков. Но по большей части доставали делом, а не словом. И с каждым днём всё сильнее и опаснее. Если бы у него не было цели, он бы, наверное, уже сошёл с ума от угроз, нестихающей боли, напряжения и унижений.
Лайза, как и следовало ожидать, новичка не жалела. Сдирание вышеуказанных трёх шкур началось в первый же день работы — единолично ему злорадно слили «глухарь», над которым, как он потом узнал, бригада потела уже две недели. Вся — от стажёров до группы дознания. Но профессионал — и в гробу профессионал… Не особенно переживая о том, что у него теперь нет права на самостоятельный допрос с применением (по правде говоря, в муторной усталости он об этом забыл, а привычка ковалась годами), он «перешагнул» через трёх свидетелей и к вечеру положил Лайзе на стол итоговый рапорт (правда, в нём был десяток грамматических ошибок). Тем не менее начальница хорошо скрыла изумление и отказала в просьбе уйти домой пораньше. Его стервозно продержали на работе дотемна — шли вторые сутки после освобождения, он сжал зубы и кое-как вынес это — но вечером, сев в кресло мобиля, он потерял сознание.
К выходным у него всё-таки задрожали руки. Он пролежал сутки ничком в подушку, но восстановиться не удалось. Звонок контролёра потребовал явиться через пятнадцать минут. Он успел. Он знал цену опоздания. Потом так повторялось не раз и не два — они наверняка специально подгадывали моменты, когда он едва стоял на ногах. Итак он приказал себе взять себя в руки и перестать выказывать любые признаки слабости. Это всегда обходилось дороже. С каждой неделей сил оставалось всё меньше, а это — минус реакция, минус чутьё, минус скорость мышления. Почти смертельно. Но для этого всё и делается, а ему надо устоять.
Дни шли за днями, и раны начали всё-таки заживать, а да Федхи, к её большой чести, комплексами неполноценности (как и прочими тараканами) не страдала. Скорость «слома», одну вербовку и умение найти достойный общий язык даже с недоброжелательно настроенным коллективом она оценила с практичностью, никак не замутнённой личными чувствами или завистью. Да и то сказать — в любой серьёзной организации найдутся дыры, которые некем прикрыть. И если этот кто-то показался на горизонте, его не будут совсем уж сживать с лица Мира.
Да Федхи ценила профессионализм — и получила его в полной мере. К тому же, нагрузив его ещё раз десять, она заподозрила, что дело нечисто, и что не приказали ли ей забивать гвозди арифмометром? Относительно молодые (до сорока лет) сотрудники, по глупости попавшие «под колёса» четвёртого отдела, обычно не обладают настолько мощной подготовкой и многогранным опытом. Дело пахло бурным прошлым или даже Высшей Школой за плечами. Для такого ценного прибора у бригана были задачи понасущнее, чем сведение счётов между отделами. Ну и пусть контрразведка. Зато на него можно сложить половину работы бригады. Он не сопротивлялся. Лучше быть полезным ходячим трупом, чем бесполезным.
Итак да Федхи заодно всё-таки пустила ему чуток свежего воздуха, в какой-то мере тайком от старшего бригадного аналитика и шефа, но это было больше, чем он тогда мог рассчитывать. Однако нос её пришёл в движение…
Спустя два месяца после перевода во второй ему впервые позволили обследоваться в госпитале — но именно и только на предмет перенесённой загадочной комы. Видимо, четвёртый отдел извёлся от бесплодных ожиданий. Но ожидания их стали ещё бесплоднее — никаких следов от беспамятства не осталось, сердце работало как часы, жизненные показатели, рефлексы, психопрофиль остались точно такими же, как и были до всей этой истории. Не говоря уж об заново снятых отпечатках и генетической карте. В общем, никаких следов подмены сотрудника чужеродной тушкой. Вообще никаких проблем — кроме тех, о которых не разрешалось упоминать. Напоследок младший врач, не раз видевший, как он встаёт со стула, тайком от вездесущих «крыс» посоветовал ему анальгезирующие таблетки, довольно сильные, и кое-какие упражнения. Но химия всё-таки привела его в чувство. Вернулась готовность укусить любого встречного за сонную артерию. Он хотя бы смог нормально соображать, а не тратить все силы на неподвижное лицо.
Как нельзя вовремя. Дела были не слишком хороши, держать далорровских выскочек на расстоянии оказывалось всё тяжелее. Он терпеливо ждал, когда же Лайза не вынесет тяжкого груза незнания. Терпение начальницы лопнуло в обеденный перерыв, 23-го дня Спокойствия, как раз после бригадной летучки…
— Да Лигарра. А ну-ка задержись.
Кабинет бригана опустел. Лайза облокотилась о стол, и поза её располагала скорее к мирной беседе за чаем, чем к разносу. Он спокойно остался сидеть на пластиковом стуле в углу. Спина, Тень бы её побрал, ныла, словно в позвоночник забили гвоздь, так что на его лбу начала выступать испарина, но мелкие движения выказали бы слабость и неуверенность.
— Я вас слушаю, госпожа да Федхи, — сухо отозвался он.
Вместо вопроса Лайза неторопливо достала собственную личную карточку, осмотрела её так, будто впервые видела, а затем повернула к нему лицом, прижав ноготь к третьей графе. У самой Лайзы там стояла цифра «6».
— Да Лигарра. На твоей карточке пустая графа «допуск». Я никогда раньше такого не видела. Что там раньше стояло?