— Не очень хорошо получилось с моей стороны, даже не расспросил тебя, как прошло обучение у госпожи Сциллы, — его рука потянулась к шакер-лукуму, так как он намеревался съесть его весь — любимая сладость. А вот Вирсавия не спеша довольствовалась рахат-лукумом* — её любимчик. На слова Синдбада девушка никак не отреагировала, но вот в душе настоящий ураган радости, который прекратился из-за туч сомнений насчёт Сина.
— Ну… — «сестра» главы кампании не знала с чего начать. — Я усовершенствовала навыки владения мечом, стала лучше понимать аристократов, — быстро начала перечислять она, чтобы Син не посмел негодовать насчёт её желания владеть мечом, — теперь, когда надо, мои манеры на высшем уровне, и я, оказывается, могу располагать людей к себе! — уже похвасталась. И хорошо, от одного раза ничего с ней не станет, не на весь же белый свет. — И по мелочи: петь там, танцевать, ну по мелочи, — добавила и зачем-то повторилась, а после вновь набила рот лукумом, отчего сравнилась с хомяком.
— У кого тут подозрительно большие щёчки, — свободной рукой Син потянул Вирсавию за щеку, удостоившись злющего взора красавицы.
— Фин, не фефмно, — всё ещё не отказывая старым привычкам, пригрозила она. Прожевав и съев свои сладости, которым не довелось стать её спасением, она продолжила угрожать: — Вот умру и подавлюсь, тогда ой как плохо придется, но поздно будет! — кривляясь, важничала девушка, а Син усмехался да тихо смеялся.
— А ты ничего не напутала? — якобы недоумевал он. — Как же ты это умрешь и только потом подавишься?! А ну-ка наклонись, я настолько устал, что не заметил, как ты и напиться успела, — Вирсавия недовольно забурчала про то, как Син нагло её раскусил, но подалась вперёд. Случилось так, что они столкнулись лбами, и это само по себе больно, но вот они привыкли. Вирсавия сделала выдох, и Син тут же нахмурился, скривился, но не отпрянул.
— Не думал, что от сладостей пьянеют, — Синдбад как великий наблюдатель заметил сей чудесный факт и возмутился: — Больше никакого сладкого! — заявил он, смотря в синие и поистине бездонные глаза. Ему даже показалось, что он пьян, ибо видеть в обычных глаз множество звёзд и человеческие чувства, чему-то устрашаясь, было необъяснимо глупо. Сейчас же он приметил обиду и намерение напакостить.
— Только посмей, блудный сын! Не прощу! — возмутилась Вирсавия, надув щёки.
— Простишь, ещё как простишь, ради тебя стараюсь же, — как говорится, знай меру. Так что Синдбад отпрянул, но снова заключил её в объятия. Потому что ему как никогда раньше требовалась её поддержка. Синдбад знал, что он единственный в своём роде, и что-то скребло на душе, да только парень не признавал этих сомнений. Он не мог признать своих слабостей, поэтому, как бы сильно ни прозвучало, просто «брал своё».
— Синдбад, ты изменился, — такому заявлению Синдбад не удивился, обрадовался тому, что не может сейчас посмотреть Вирсавии в глаза. Ведь если он это сделает, то точно признает женскую правоту. Кому, как ни ей знать, изменился он или остался прежним. — Син, — девушка обняла его в ответ, — меняйся только в лучшую сторону, — потребовала она. Сейчас она не могла посмотреть ему в глаза, которые на мгновение наполнились горечью, отрицанием и прежними чувствами, с которыми он начал свой путь. Не поздно ли Вирсавия попросила об этом?
Если тебе доведется встретить её, не бойся, подойди и попроси помощи. Скажи, принц Хакую просит вспомнить о старой дружбе. Она позаботится о тебе не хуже меня.
Маленький принц Хакурю одиноко сидел перед открытым окном и наблюдал за звёздным небом. Мальчишка слышал, с какой силой воет ветер, словно старается заглушить слова старшего брата, унести их подальше от маленького принца. А под одним сундуком, который с великим трудом мальчонка приподнял, чтобы спрятать под него «подарок» старшего брата, лежал и ждал своего часа портрет красивой девушки с необычными синими волосами и такими же глазами. Она скромно улыбалась, казалось, не отводила взгляда от художника, но так не могло быть; Хакурю помнил, как принц рисовал сей портрет под любимым деревом вишни.
Правда о его матери ещё не коснулась принца. Как бы ни хотелось наследному принцу, а его младший братик, когда узнает правду, больше не сможет быть обычным ребёнком. Желание отомстить не покинет его душу ни на миг, а мать не заслужит прощения. Хотя какая ему мать эта жестокая незнакомая женщина?! Хакую мог бы думать об этом ночами напролёт, но всегда есть дела поважнее. Да и в свои двадцать два он хочет успеть как можно больше.
А Хакурю было куда приятнее размышлять о необычной красавице, «незнакомке» из неведомой Партевии. Всё-таки маленькому принцу хотелось знать, отчего Хакую часто вспоминает именно о ней, даже посоветовал сблизиться именно с ней. Незнание огорчало, а момента встречи приблизить нельзя. Ещё больше навевала печали мысль, будто им не случиться встретиться вовсе.
Он повернул голову в сторону сундука, который был хорошо виден лишь из-за уличного света, проникающего в комнату. Ничем непримечательная вещь хранила надежду Хакую, оставаясь ничем в большом дворце.
Хакурю посмотрел на свою руку, и глубокая царапина, которая осталась после его долгих усилий приподнять сундук и которая заживала не спеша, саднила, но доставляла удовлетворение. Почему же? Ну, ничего особенного, но принц был доволен проделанной работой. И хотя этот день не сильно отличался от обычных дней жизни, его клонило в сон. Но и поспать не было должной возможности, потому что по непонятным причинам Хакурю засыпал под утро, вот как сейчас, только ещё не начало светать.
А в это время в одном из подземелий Аль-Сармен, что под главным дворцом Ко, императрица Гёкуэн нервно смотрела на обнаруженный среди вещей Хакую портрет во весь рост. Брови так и не хотели прекращать дергаться и изгибаться. Живая мимика императрицы со стороны смотрелась пугающе. Особенно когда взор наполнен яростью и негодованием, а ещё приятным удивлением. Согласитесь, взрывная смесь.
Женщина взмахнула рукой и портрет аккуратно опустился на пол, не оставив ни складочки, ни вмятинки. А до боли знакомое лицо, сияющее, не приносило императрице радости. Она медленно прошлась к месту на уровни груди изображенной и сжала кулаки, что аж вены показались на бледной коже. Во взгляде промелькнула ненависть, женщина занесла ногу для удара и была готова изорвать его в клочья, но в самую последнюю секунду остановилась, убрала ногу и облегченно вздохнула. Волшебница вовремя взяла себя в руки, тряхнула головой. И уже отрезвленным взглядом посмотрела на портрет.
Императрица пожала плечами, закинула голову назад и уставилась в темноту, которая скрывала потолок. Сейчас только одна свеча освещала совсем немного места, но она прекрасно видит каждый штрих, каждую тень на портрете. Гёкуэн снова взмахнула рукой и пергамент поднялся над полом, почти касаясь оного, на уровне с императрицей. Но Вирсавия всё равно была выше её, эту мелочь волшебница не забывала никогда.
Значит, я была права, мой любимый Иллах, «матушка»? — уже с любовью подумала императрица, улыбаясь. Эта улыбка была одной из той, которую не видел никто со времен Альма-Торрана, со времен посиделок Соломона, Арбы, Уго и, как ни странно, «матушки» Вирсавии, которая иногда присоединялась к этой троице. Арбе даже показалось, что на душе потеплело, с чего ей жутко хотелось хохотать.
Тепло! На душе! Я сошла с ума!!! — брови изогнулись, выдавая её удивление, как и глаза по золотым монетам. Но женщина признавала, что почувствовала неизмеримую тоску по былым дням, по старым друзьям, по женщине, которую язык не поворачивался назвать «матерью». О, Иллах не может представить её сожаления, когда эта женщина якобы умерла! Арба не сдержалась и расхохоталась как истинная злодейка и корень всех проблем.
Её «веселью» есть предел, но его ещё нужно достигнуть. И всё же ничто не могло утолить потребности её души в той мере, в какой сейчас делает лишь простой портрет. Императрица Гёкуэн с таким наслаждением почему-то победно смеётся и не может отвести взгляда от нарисованных синих глаз. Женщина должна признать, у наследного принца истинный талант изображать людей, да и не только их, живыми. Может быть, поэтому ей так ненавистен этот пергамент? Потому что перед ней всего лишь изображение, манящее в иллюзию?