Я не хочу прятаться в чулане и хнычу: «Не буду, не буду!».
Но я послушный ребенок, поэтому устало сворачиваюсь калачиком на дне темного теплого подпола. А тень на мамином лице становится глубже, только мерцают во тьме глаза, приобретая цвет голубого летнего неба. Мама заботливо укутывает меня одеялом и улыбается одними губами, пока я в изнеможении не закрываю глаза. Сон еще не сморил меня. Сквозь дремоту я слышу, как она опускает люк подпола, и вокруг становится совсем темно. Однако в подполе пахнет мамой, и потом я так устала. Издалека до меня доносится далекий, еле различимый звук — это щелкает замок двери в чулан.
Перед тем как сон улетучивается, я слышу мерзкий, пробирающий до костей зловещий хохот, будто кто-то посмеивается надо мной и в то же время пытается говорить, набив рот острыми лезвиями. Чувствую, что мама рядом, но ее охватывает отчаяние. Вот-вот случится непоправимое.
Я резко открыла глаза. Солнечный свет потоком лился в окно.
Просто плохо долго не бывает. Постепенно становится хуже и хуже, а потом все взрывается, и уже ничего не поправить. Будь мы с папой сейчас на юге, мы бы готовились к очередной вылазке — на полтергейста или призраков тараканов или аллигаторов — да на кого угодно. Или он бы готовился, а я варила бы обед, ходила бы по кухне туда-сюда, а он заряжал бы обоймы, наполнял ампулы святой водой, по ходу дела играя со мной в «Двадцать вопросов Охотника». Он спрашивал, я отвечала — обычно правильно. И за каждый верный ответ зарабатывала «Умница, Дрю! А еще один слабо?».
А вопросы действительно неслабые. От «как развеять полтергейст?» до «как нужно себя вести, если в баре полно Иных?». И если я задумывалась дольше, чем на тридцать секунд, он никогда не бросал меня, а тут же отвечал сам и объяснял. Не то что некоторые, кто называет себя учителями.
Скажи, Дрю. Скажи вслух.
— Нет. — Я вздрогнула от своего собственного голоса. Вот она я, сижу в этой комнате, довольно милой, ничего не скажешь, но холодной, бездушной и небезопасной. Дилан только что привел меня сюда, усадил на кровать, положил рядом пистолет со стенограммой и предупредил: Никому не доверяй. Если будет еще одно нападение, прячься. И не вылезай, пока не услышишь отбоя. Возьми с собой пистолет, но, ради всего святого, держи его в укромном месте.
И перед тем, как закрыть за собой дверь, добавил: Постараюсь найти Кристофа. Нужно дать ему знать, что связь заблокирована, а атаки вампиров участились. Надо вытаскивать тебя отсюда.
И вот я сижу здесь и медленно схожу с ума. Скажи это, Дрю. Ты можешь.
— Он умер, — прошептала я.
Меня воспитала бабушка. Потом, в ту ужасную ночь, ее не стало, и у меня было ощущение, что я куда-то бесконечно падаю, пока не приехал папа, чтобы подписать бумаги и забрать меня с собой. Я так и не поняла, как он про все узнал, но, с другой стороны, бабушка и его воспитала. Он не особо верил в «эти деревенские предрассудки», но каждый раз, нечаянно рассыпав соль, бросал щепотку через плечо. Глупо было бы этого не делать, когда охотишься на скачущих по ночам тварей.
Он все-таки доверял «шестому чувству», никогда не смеялся, если ему говорили про интуицию, и никогда не сомневался в моей.
— Он на самом деле умер…
От повторения картина становилась все ужаснее. Словно я только что поняла, что не сплю и что никогда больше не проснусь утром и не увижу, как отец на кухне заряжает обоймы или смотрит телевизор в своем любимом шезлонге или…
И больше никогда мы не помчимся на машине с открытыми окнами, а я не буду держать на коленях атлас, чтобы говорить папе, куда сворачивать. Никогда больше не буду передавать ему патроны в разбитое окно, пока на него набрасываются твари. Больше не суждено нам вместе угадывать, против какой нечисти из Истинного мира придется сражаться в следующий раз.
Больше не услышу я его дыхание посреди ночи, не увижу, как он сгорбился в кресле перед телевизором, не попробую его фирменных воскресных оладий на завтрак, не вздрогну от громкого стука в дверь и возгласа: Дрю, малышка, ты дома?
Больше не будет вечеринок чили. Больше не почувствую я теплой руки у себя на плече. И больше не успокоит меня папа среди ночи, когда я проснусь от собственного крика — после четырнадцати лет это случалось не так часто, но все равно приятно было осознавать, что он рядом.