— Что? Объясните нормальным языком! — Я выпрямилась на стуле. Я очень устала и хотела есть. И хотела увидеться с Грейвсом. А еще мне хотелось свернуться калачиком в постели и дрожать. Запереться в комнате, задвинуть ставни на окнах и дрожать.
Повисла неловкая пауза.
— Объясните, — сказал Дилан, — если уж решили.
— Да, пожалуй. — Она посмотрела на меня своими ясными глазами, и мне показалось, что каждый прыщ, с которым я когда-либо боролась, снова вылезает наружу. — Кристоф рассказывал тебе о своей семье?
— Только то, что у него тоже умерла мама. — Трудно вспоминать, когда в голове каша. Но если хорошо подумать, он мне вообще мало рассказывал. — Больше ничего. Да в чем дело-то? Не только он — здесь никто мне ничего еще не рассказал с моего приезда!
— Тогда для тебя будет сюрпризом узнать настоящее имя Кристофа — Кшиштоф Гогул? — Она выдержала эффектную паузу, пока я недоумевала, к чему она клонит. — А носферату, от которого ты сумела спастись два месяца назад, признанный повелитель ночных охотников, был при рождении назван Сергиуш Гогул?
— А? — Я была измотана до предела. Поэтому понадобилось секунд десять, чтобы новость просочилась в мозг сквозь туман. — Что вы сказали?
Анна опустила плечи. В первый раз за все это время она тоже выглядела уставшей. Но это только придавало ей больше шарма.
— Ты не знала. Кристоф — сын Сергея. Самый старший, самый гордый и самый безнравственный из всего потомства. Он спас тебя от своего отца и исчез. Но и до этого Рейнард пересекался с твоей семьей.
Сердце бешено билось. Из меня словно выкачали весь воздух.
— Что вы сказали? — тихо прохрипела я.
Анна соскочила со стола и подошла ко мне вплотную, скрестив руки перед собой. Она произнесла то, что я так боялась услышать:
— У нас есть основания полагать, мисс Андерсон, что именно Рейнард выдал Сергею местонахождение вашей матери. И нам нужна ваша помощь, чтобы доказать или опровергнуть это предположение.
* * *
Она положила желтую папку на заваленный бумагами стол, слегка царапнув поверхность розовыми ногтями.
— Мы считаем, что все произошло следующим образом. Твоя мама была в безопасном месте.
Она раскрыла папку, и весь мир для меня остановился. Лицо окаменело, зубы сжались и заныли, а перед глазами замелькали красные искры. Я сглотнула, стараясь избавиться от нарастающего внутри бешенства и ощущения опасности.
На цветной глянцевой фотографии десять на восемь был изображен желтый домик с дубом у крыльца. Я смотрела на фото, и у меня холодела кожа. Потом она запылала. Потом снова похолодела. Каждый мускул болезненно дернулся, а потом напрягся, вызывая дурноту во всем теле.
Последний раз я видела этот дом во сне.
А сон ли это был? Я очнулась в комнате, рядом Кристоф и Грейвс сражались с похитительницей снов — крылатой змеей, которая высасывала из меня воздух. Потом она залетела к соседям и отложила яйца в спящие тела. На следующее утро из этих яиц вылупилось множество извивающихся змеенышей. Это был кошмар — спасаясь от вервольфов, напавших тогда на дом, мы прорывались через кучу маленьких монстров.
Я думала, это галлюцинация — я ясно и четко видела маму и помнила, как она прячет меня куда-то посреди ночи.
Это не сон, — где-то из подсознания заговорил твердый голос. — Это воспоминание. Это то, что случилось, когда умерла мама. Она умерла в этом доме. Она спрятала меня в чулане и вышла на бой. И погибла.
Светоча резко убрала фото. На следующей фотографии, тоже глянцевой, десять на восемь, дуб покрыт летней листвой, но большая его половина выжжена дочерна. В оголенных ветвях еще сохранилась память об этом ужасе. Стеклянная дверь дома сорвана с петель, а ступени сломаны.
Перед моим мысленным взором вдруг предстала картина: что-то черное, похожее на человека, но до неузнаваемости изуродованное, зажато в ветвях дерева… Вонзившись в сердце, видение исчезло.
— Мы считаем что она погибла на ступенях, — тихо сказала Анна. — Но Сергей повесил ее на дереве и… В общем, мы подоспели слишком поздно. Вы с отцом уже давно уехали. Про твое существование мы узнали только спустя годы.
Он повесил ее на дереве. Боже…
— Вы ничего не знали про меня? — еле слышно выговорила я.
В ее ответе прозвучала… горечь. Или злость. Я не могла понять, да и черт с ней.
— Нет. Твоя мама оставила Братство по личным причинам. Они никому не известны.
И мне тоже.Я закрыла глаза. Кашлянула.
— Я считала, что светоча — яд для вампиров. Так…
Так сказал Кристоф.
— Так и есть. Для них ядовито наше дыхание, само наше существование для них смертельно опасно. Но некоторые — лишь немногие — носферату очень могущественны, и короткое время выдерживают. А короткого времени Сергею как раз хватило. — Ее идеальные брови сошлись на переносице. — Вот почему он их владыка.
Так странно. Его имени обычно не упоминали. Говорили «он» или «сами-знаете-кто». Однако Кристоф и эта девица произносили его так, словно говорили про знакомого.
Я не хотела об этом думать. Казалось, меня вот-вот вырвет, или я умру, или просто упаду на пол и буду дрожать.
— А при чем тут Кристоф?
Она шлепнула фото на стол лицом вниз. На обратной стороне я успела заметить синюю чернильную черту — словно кто-то рассек карточку пополам. Еще бумаги.
— Вот расшифровка телефонного разговора между членом Братства, чья личность не установлена, и одним из носферату из лагеря Сергея. В этом разговоре Курос выдает местонахождение твоей мамы. Кристоф — единственный, кому было о нем известно. Он лично тренировал твою маму, они были близко знакомы.
Он ее тренировал?
— Близко знакомы? Сколько ему лет?
— Достаточно, чтобы помнить последние годы Первой мировой войны, мисс Андерсон. У нас больше нет доказательств. Запись исчезла, а тот, кто ее стенографировал, погиб в сражении. Подозрительно, должна я сказать. — Я осознала, что она пристально наблюдает за мной. Не глядя на меня в упор, а так, боковым зрением. — Кристоф наверняка будет искать дальнейших контактов. В этом случае я категорически настаиваю, чтобы вы дали знать «куратору» и были готовы к подробному отчету. Ясно?
Приказной тон? Это что-то новенькое. Видимо, если эта леди сказала бы «Прыгайте», все вокруг взлетели бы в воздух не хуже баскетболистов.
Слова уже вертелись на языке. Он приходил ко мне.Всего несколько простых слов, и груз, так больно давящий на сердце, будет снят. Можно переложить про блему на чужие плечи — на плечи взрослого — и жить припеваючи.
Но я снова услышала шорох крыльев и почувствовала, как они коснулись моего лица. Я даже вздрогнула — таким реальным было ощущение.
Вспомни, Дрю, чем все обернулось, когда ты пыталась поручить решение проблемы кому-то еще. Ты позвонила Огасту, и тебе казалось, что вот сейчас все наладится. И где ты сейчас?
Это предупреждение. Простыми словами, без всяких накручиваний, как и все бабушкины уроки.
— Совершенно ясно, — услышала я свой голос. И впервые он был такой же уставший и взрослый, какой иногда у Грейвса. Может, он тоже чувствовал тяжесть на душе? Вероятно. Я так хотела его видеть, что у меня даже тряслись руки.
— Мне нужно идти, — сказала леди Анна.
Она собрала бумаги и фото в папку. Я подняла голову. Дилан, как и всегда, встревожено смотрел на меня. Он словно хотел, чтобы я что-то поняла: губы сжаты, темные глаза сверкают, передавая мне послание, которое я не могла расшифровать.
— А можно прочесть стенограмму? — Я не хотела показаться упрямой и назойливой, но именно так и получилось. Дилан вздрогнул, Анна замерла на месте.
Я, наконец, поняла, что у нее с лицом. Оно «популярно». Она никогда не ощущала себя изгоем. Все вокруг существовали только для того, чтобы отражать ее великолепие. На ее лице запечатлелась та несовершенная, но жадная прелесть, которую я видела только у девушек-чирлидеров и самок удавов по всей Америке. Если бы она не была дампиром, то сейчас, вполне возможно, уже превратилась бы в тучную тетку с розовыми ногтями и горестно опущенными уголками губ. Такие обычно устраивают скандал в бакалейной лавке из-за просроченного купона или из-за банки кукурузы, которая оказалась на пятнадцать центов дороже, чем она думала. Она из тех, кто всегда добивается своего, потому что наглости и бесстыдству нет предела.