В середине площади стоял памятник. Странный памятник.
— Что за памятник? — спросил Сергей Георгиевич.
— Памятник Жадности и Алчности.
— Странно, на площади Справедливости стоит памятник Жадности и Алчности.
Голос усмехнулся невежеству Сергея Георгиевича и пояснил:
— Когда правитель избавится от жадности и алчности, тогда он станет справедливым. По-другому нельзя стать справедливым.
— Правитель, став справедливым после того, как он был жадным и алчным, не может переписать историю, вычеркнув тот этап своей жизни, — высказал свое мнение Сергей Георгиевич. — Несправедливость правления того этапа останется.
— А где взять правителя, справедливого до его прихода к власти? — задал вопрос голос.
— Не знаю.
— Чтобы стать правителем, надо перешагнуть через справедливость. А потом пытаться ее восстановить. Согласись, частичная справедливость лучше, чем без нее.
— Не уверен, — возразил Сергей Георгиевич.
— Почему? — удивленно спросил голос.
— Потому, что частичная справедливость создает иллюзию справедливости и позволяет эксплуатировать ее в интересах правителя.
Голос исчез, толпа неожиданно расступилась, и два человека, разговаривая между собой, шли, не обращая внимания на присутствующих.
Что за странный сон, подумал Сергей Георгиевич. Последнюю часть сна он не мог вспомнить, словно память закрыла доступ к ней и задвинула ее в отдаленную область. Убедившись, что потуги не дают ожидаемого результата, Сергей Георгиевич перестал бриться, провел рукой по чисто выбритой коже и, более не задерживаясь в ванной, направился на кухню.
Сергей Георгиевич сидел на маленькой кухне у Кетеван Арчиловны и рассматривал обои, которые много лет назад сам и клеил. Ничего не изменилось. Солнечный луч, пробившись сквозь листву деревьев, растущих в соседнем дворе, разделил кухню на две почти равные части. На две части была разделена и жизнь Сергея Георгиевича: в Тбилиси и Москве. Тбилисский этап жизни — насыщенный, красочный — связан с прошлым, беззаботным детством, яркими годами школьной и студенческой учебы, интересными годами научной работы и пестрым опытом освоения бизнеса. Но главное в этом этапе было общение между людьми, дружба и семья. Московский этап был еще коротким, но начался он в тяжелые и беспокойные 90-е годы, которые сотрясали Россию.
Кетеван Арчиловна, которая на минуту оставила Сергея Георгиевича, чтобы заглянуть в подвал, вернулась с кувшином домашнего вина. Раньше его готовил ее отец, но после его смерти виноград, росший во дворе, употреблялся только в еду. Сергей Георгиевич нежно потрогал прохладную глину кувшина, словно обратился к памяти. Он ничего не говорил, молчала и Кетеван Арчиловна. Каждый думал о своем. В этом доме они всегда оставались Сергеем и Кетино, несмотря на возраст, положение. Для этих стен неприемлемы Кетеван Арчиловна и Сергей Георгиевич, как неупотребительны отчества в Грузии.
Пауза затянулась, Сергей налил холодное вино в два стакана, быстро покрывшиеся испариной.
— Давай помянем наших отцов.
Сделав глоток, он замер, прикрыл глаза. Знакомый вкус вызвал массу воспоминаний.
— Не скучаешь по Тбилиси, старому дому?
— Бывает, — согласился Сергей Георгиевич, — не хватает общения, открытости. Вечно торопящийся и двигающийся мегаполис живет по своим правилам, там нет места человеческому вниманию, простому общению. Все подчинено закону движения — любая остановка может погубить или изменить жизнь.
— Поэтому торопишься в Москву?
— Да, есть проблема в университете.
— Лично тебя касается? — с тревогой спросила Кетино.
— Нет, но знаешь, когда лодка переворачивается, кое-кто может утонуть, но все оказываются мокрыми. Поэтому лучше не допустить, чтобы лодка перевернулась… Отличное вино. Откуда? — неожиданно поменял тему разговора Сергей Георгиевич.
Зная его закрытость, расспрашивать не имело смысла.
— С деревни прислали. Сергей, может быть, посидим во дворе?
— С удовольствием.
Выходя из кухни, Сергей еще раз посмотрел на обои, потерявшие первоначальный цвет.
— Кетино, может быть, тебе поменять обои? Я помогу переклеить их. Ты только выбери, какие тебе нравятся.
— У тебя много времени? На сколько дней в Тбилиси приехал?
— На неделю, больше не могу остаться — я уже говорил, что на работе много проблем, нельзя их оставлять без контроля.