XI. Яковито. Весна 1946 года
К черту перестрелять сволочных ублюдков, ни один не уйдет, пусть только сунутся в свою мышиную нору, в проклятом гараже полно головорезов, все полягут на тротуаре, даже за будкой спрятаться не успеют, выродки недоношенные, узнаете, как предавать беспощадного Джо, выстрел в ногу (чтобы не улизнули), потом по руке (чтобы побросали пистолеты), и они обезоружены, не успели поднять железную штору и забиться в нору, думали, их теперь не достать в этом гараже с тайными ходами, попались, мыши вонючие, залезли в кусок сыра, кусок огромный — целый квартал в длину, и внутри сплошные дыры-переходы, а снаружи ни одной щели, не подловишь, но черта лысого, здесь один только Джо — неуловимый, и я подойду к трусливым шакалам, плюну в морду и отвешу по паре оплеух, тыльной стороной врежу — заскулят, а ладонью — вообще скопытятся, щенки, что, не знаете, какие у меня от кольта твердые мозоли? замрут передо мной иуды из моей банды (не путать с иудеями, евреями), посмотрим, как я распоряжусь их жалкой жизнью. Но ждать еще долго, так и буду пялиться в окно до самого вечера? пустая будка на тротуаре, и все, — кто станет ходить мимо этой занюханной школы? в воскресенье даже чистильщики бросают свою будку и сматываются, там внутри раскиданы щетки и открытые банки с черной ваксой, а у меня черные деньки, в кармане голяк, чистильщики гуляют на свободе, над ними не стоит надзиратель, а что все интернатские свалили в город и я один остался — это плевать, в пятницу перед уроком надзиратель застукал меня в грязных ботинках: «Так-так, ботинки нечищенные… и плохие отметки», сволочь, и сразу в черный список занес: в воскресенье не пускать в город, ну ладно, в полдесятого вернутся предатели, а я — выстрел по ногам и обезоружить, пинка в живот, и будут у меня целовать окровавленным ртом асфальт чикагского переулка, еще пинка прямо под дых, пока не расколются про секрет железной шторы и про то, чем их кормили родственнички на обед, а после обеда кто-нибудь наверняка поперся еще в молочный бар, и чего заказали? тройную порцию бананового мороженого в одну тарелку, себе одному, ложкой наворачивает, падла, с одного пинка все из него вытряхну, кхе-кхе, старина Джо войдет в гараж, как только выведает секрет герметически закрытой шторы, которая открывается, если наступить на потайную плитку в переулке. Вхожу туда, пока иуды корчатся в предсмертных судорогах, пошутили — и будет, ясно? родня у них, видите ли, в городе, каждое воскресенье бегают подхарчиться, это же форменное предательство, а Джо идет дальше в самое логово и хорошенько изучает все ходы-выходы — вот гадство!… знать бы, что дверь из кабинетов рисования в коридор открыта, Касальс бы от нас не ушел, запросто бы подловили и натянули, чтоб он сдох. Гениальное преступление, его надо готовить заранее, чтоб все было четко, как в аптеке, Коломбо не терпелось сцапать его прямо в воскресенье, когда первый раз отпустили в город (я тогда пошел, не то что сегодня), а мне вообще невтерпеж было: «Касальс, ты к ужину вернешься или к последнему Звонку?», и этот лопух приперся без пяти семь, чтоб первым занять очередь на ужин, в первое свободное воскресенье первый вернулся обратно, во всем он первый, нет чтобы прийти к полдесятого и даже на полминуты позже, в семь приканал, чудила, на улице еще светло, а он в очередь первым запузырился, выпустили бы меня сегодня, пришел бы последним: перемахнул через ограду и приземлился на руку прямо у списка, дубина надзиратель не прочухается, кхе-кхе, размашистая подпись Джо — пришел в воскресенье последним, в двадцать один тридцать плюс полминуты и полсекунды, вот это была перестрелка, я к черту переколошматил всю витрину с виски в портовом кабаке. А этот чудила приваливает без пяти семь в первое воскресенье от своей родни, на улице еще пекло и солнце жарит, а он уже прется в столовку, и хозяйственный администратор, гад, мало они, что ли, загребают в этой скотской школе, так надо вконец испоганить воскресенье ребятам без родных, подсунуть застывшее дерьмо, мясная закусь — сплошной жир, Коломбо мне подмигивает, а коротышка Касальс доел и уставился в пустоту, ни с кем не разговаривает, о чем задумался, Касальс? «ни о чем», голос — как разбитая скрипка, ты никак плачешь, Касальс, ужин не нравится? «тебе, что ли, нравится?», пойдем играть на пианино, Касальс? «куда?» спрашивает коротышка, и тут Коломбо со своей идейкой: «в музыкальную комнату, это на третьем этаже в старом корпусе», а коротышка: «но там же только кабинеты рисования и химии», а Коломбо: «а в самом конце — музыкальная комната, никогда не видел?», у Касальса слез и в помине не осталось, мигом взлетел по лестнице на третий этаж, мы еле поспевали, а он уже обратно идет, усек, что никакой музыкальной комнаты там нет, и между вторым и третьим мы ему загородили дорогу: Коломбо возле стены, а я у перил. А паскудный коротышка уже допер, что мы задумали, и как драпанет обратно на третий, но Коломбо успел схватить его за конец пиджака с разрезиками. Холл загнал свою жертву в ловушку, отпускай! не стрелять! — приказал он помощнику — гнусный червяк отсюда не улизнет, бежать некуда: все выходы из логова перекрыты, и коты слопают мышку… какой еще козел оставил открытой дверь в большом кабинете рисования, где вазы и поддельные фрукты (бананом нас не удивишь), и коротышка рванул туда, а после в соседний класс поменьше, с дорическими колоннами из гипса (а на что они похожи?) и Коломбо во всю прыть припустился за ним, догнал и заломил руку, чтоб не удрал; за классом поменьше уже ничего нет, а тут у одной стены колонны в нише, на другой доска, а на третьей окна, и никакого выхода, и Джо подходит все ближе, расстегивая ширинку, сейчас он наконец разделается с подонком, а сукин сын как вырвется, как чесанет через единственную дверь в первую комнату с вазами, но Джо больше не допустит промашки, теперь, входя в притон, он всегда будет поворачивать ключ на два оборота, а Коломбо: «чего ты за ним не гонишься?», а ну его в задницу! — коротышка уже дал тягу через большой кабинет на второй этаж, потом на первый и до самого отбоя ни на шаг не отходил от дежурного надзирателя. А завтра понедельник! ботаника, математика, испанский и география, влепят мне четыре кола, ну и черт с ними, как ни крути, а все четыре придется сдавать в декабре по новой, и географичка припрется почти нагишом на экзамен, закинет ногу на ногу, сказать вам одну штучку, сеньорита? — у тебя с первой парты все видно по самое здрасте. Ну что стоило Касальсу пустить меня за первую парту? всего раз уступил мне свое место на географии, парта впритык к учительскому столу, делай контрольную когда хочешь, коротышка Касальс и так все знает, ему не надо списывать под самым ее носом: географичка даже вшей считает в голове у коротышки, сам Аль Капоне не сумел бы списать за этой партой. И физкультура с музыкой после обеда, вот скотство, год никак не кончится, еще три месяца занятий, а в Паране скоро будут купаться: на реке трещат цикады, смотаюсь из дому, залягу с удочкой в тени, где прохладней, и если заке-марю, глаза потом фиг откроешь, слиплись, собаки, это когда тень уходит и я дрыхну на солнце, одного мальца даже убило солнечным ударом, но мне-то ни шиша не будет, только глаза хрен разлепишь в этом пекле, в Паране солнце жарит по-черному до девяти вечера, отец как раз магазин в это время закрывал, и на свет не тратились, а теперь братец за него: «из-за твоих хвостов лишний месяц раскошеливаться на интернат, хоть в каникулы сэкономлю, будешь вместо посыльного», Коломбо уедет в свою деревню, Касальс к себе в городишко, только и думают, как бы отоспаться в каникулы, в школе-то целый год в семь подъем, а я в этой четверти по уши в дерьме сижу и за последнюю еще больше влипну, заставят пересдавать не в декабре, а в марте, даже если Коломбо не пойдет, сам схожу завтра в прачечную после обеда, и что толку гонять в баскетбол, когда мяч спускает? в жару грудастые прачки стирают в одних комбинациях, через заднее окно подсмотрю, давай отстирывай майки, ну давай три сильнее, сейчас вывалятся, эй, не сачкуй, отстирывай пятна на платке, ну да-вай три, вон грудь вываливается наружу, ух ты, какой арбуз! «Я замотался», дубина Коломбо, набегался с мячом до упаду, а мне бы лучше девчонку с хорошими мячиками после душа, чем на самоподготовку тащиться, завтра в этот час придется торчать на самоподготовке, а прачки тем временем будут гулять на воле до рассвета, и проститутки, как чертополох, облепят портовые фонари. Толстуха зубастая, вшивая прачка, жирная перонистка фигова, толстушечка моя, ну иди сюда, я ведь один, сегодня в школьном парке никого нет, я заговорю надзирателю зубы, а ты пролезай через дверцу, в ограде и жди меня вся нараспашку за акациями, жирная тварь, служанка вонючая в тупорылых ботинках, припрется в своем халате, ну и жарища на улице, фиг с ней, с этой толстозадой, ни одна сволочь в школе не осталась, все отвалили к родственничкам хавать, и Касальс впереди всех, по воскресеньям он теперь к последнему звонку возвращается, а Коломбо и парагваец Ваггер, иуды паршивые, они-то чего без родни выкаблучиваются? в семь часов налетят, точно мухи, к раздаче остывшей горелой жрачки, а до надзирателя целых полкилометра, он не услышит, сколько бы жирная прачка ни вопила за акациями, завизжит — пинков ей под зад и за грудь ущипну, чтобы заткнулась, Касальса надо было волочь за акации. Четверть седьмого, парагваец — хрен его знает, а у Коломбо наверняка полный голяк, и какого рожна? пялится на бильярдников в станционном буфете, занюханный городишко Мерло, ни магазинов, ни шиша. Начну издалека: «Коломбо, давай махнем на лето ко мне в Парану», привезу его — мать меня убьет, а Коломбо: «не, мне хорошо и в Ла-Пампе, три месяца в деревне», «ну поедем в Парану, весь день будем ловить рыбу», брехня, конечно, а лопух Коломбо станет кумекать, и тогда я подкину хитрую идейку: «один год ты меня приглашаешь, а другой — я тебя», опять же в твою деревню, лопух Коломбо молчит, считает мух в бильярдной на станции Мерло, трудно поверить, но здесь никакой торговли, перебрался бы братец в Мерло со своей лавкой и был бы вне конкуренции, тут один задрипанный магазинчик — «Волшебный ковер», но туркам слабо с нами тягаться, кишка тонка, так что добро пожаловать в процветающую «Красную гвоздику» из города Параны, идущего по пути прогресса, дополнительный выбор домашних продуктов высшего качества к вашему столу, лососина и сельдь в маринаде, начинка для пирога по-кавказски, пирожные ассорти, какой еще суп и рагу, я этот ваш супчик с рагу в жизни жрать не буду, вот только закончу школу, отдаю тарелку Касальсу, пусть подъедает супец, шницеля с виду ничего, а внутри мяско с сюрпризом под названием «свинское сало», это даже Касальс не ест, «ешь все», сказала ему мать, он и ест все, потому что лопух, свесит кум-пол над книгой и не поднимает, пока звонок с самоподготовки не зазвенит, так башку и не поднимает, эй, Касальс, поднимай черепушку, а не то раскрою топором! а он такой, может и не поднять, ему мать сказала, чтобы все учил, на хрена столько учишь, Касальс? «так время быстрей идет», тебе не нравится в школе? «нет, а тебя зато от экзаменов не освободят и оставят еще на месяц», в ноябре он уже будет плевать дома в потолок, отец его вкалывать не погонит, а ботинки я фиг почищу, и чего братец, сукин сын, раско-мандовался? нанялся я, что ли, ишачить на него в магазине? а отец говорил: «ступай, Яшенька, иди на реку порыбачь, окунек хороший попадется — неси домой, а бычков не надо, от них, Яшенька, мало проку, ступай, сынок, только голову прикрой, а то солнце печет». Будь отец жив, я бы ему написал, Касальс матери по письму в день строчит, написал бы ему, что в этой дыре всего одна лавка, Касальс, ты про что два листа каждый день сочиняешь? а мне мать пишет: «Дорогой Яковито! у нас все в порядке и работы, к счастью, много, ты понадобишься брату в магазине, зима выдалась удачная, твой папа остался бы доволен, будь он жив, но я хожу грустная. Если и летом пойдет, как зимой, мы сможем оплатить расходы по наследству», а я в такую жару за прилавком и выучить ничего не успел, а Касальс уже отзанимался, опустил башку и строчит свое письмецо, между самоподготовкой и ужином целый лист накатал и после ужина в одной руке апельсин от десерта посасывает, а другой что делает? в штанах ковыряется? кхе-кхе, бойкий малыш, второй лист дописывает и ставит подпись с завитушкой, перед звонком на последнюю самоподготовку, кхе-кхе, а чего ты в понедельник два часа сидишь в сортире после отбоя? еще одну страницу шпарит! во дает, чертов шпендик, каждый понедельник пишешь зазнобе? «не твое дело», эй, полегче, малышка-то у нас скрытная… хлоп! парагваец Ваггер вырвал у него из рук листок на выходе из сортира, парагвашка, ты чего там делал в одиночку? ну-ну, ясно, его кровать рядом с надзирателем, заскрипит — сразу слышно вот грязный индейчик и гоняет в сортир босиком по холодному полу, и только он наладился, как слышит — воду спустили, и выходит Касальс с карандашом и бумагой, целых три листа исписано: «Дорогая мамочка!» — кхе-кхе! — «вот и еще одна неделя прошла а значит, неделей меньше до нашей встречи теперь недолго ждать, мамочка; неделя до конца сентября, а потом октябрь и ноябрь, окажись я среди неуспевающих, я бы не выдержал: лишний месяц в школе готовиться к экзаменам. Кормят по-прежнему средне но я ем все, чтобы не заболеть», читал парагваец — а мне-то не спалось, и я пошел глянуть, какого рожна они там делают, и на второй странице: «…вчера было воскресенье и мы встречались с Эктором на вокзале Онсе, он, как всегда, опоздал, и его отец сразу повез нас на машине обедать. Дядя был очень недоволен Эктором, они не разговаривают, потому что Эктор почти не готовится к поступлению в военно-морское училище…» — вот стукач, падла! — «…В пансионе давали равиоли, а потом тушеное мясо, такое вкусное…» — здоров жрать зараза! — «а после обеда Эктор собрался спать, потому что поздно лег в субботу, и мы условились, что он поспит двадцать минут, а в половине третьего мы поедем автобусом в кино, на дневной сеанс „Завороженного“, детективной ленты о любви. Я его очень торопил, но к началу мы не успели, и я пропустил название, жаль, не посмотрел, какие там были буквы, как на афише снаружи? такие все будто треснувшие…» — треснуть бы тебе по морде! — «…В кино сидело несколько девочек и ребят из четвертого и пятого, а из первоклассников я один, они ведь не понимают взрослых фильмов…», и тут коротышка Касальс вылетел вон, схлопотав пинка от обиженного парагвайца, а я потянулся за третьим листком, но скотина парагваец оказался шустрее и уже собирался подтереться бумажкой, но передумал, а ну, для кого третий листок? кхе-кхе, башковитый малыш, «…Сегодня мне предстоит рассказать тебе очень трудный фильм, и надо бы написать о нем не одну страницу, а три или четыре, потому что в „Завороженном“ обвиняемый теряет рассудок и не знает, виновен он или не виновен, и я даже не совсем понял: то ли он бежит потому, что считает себя виновным, то ли это он от страха, что его поймают и приговорят к тюрьме, ведь если его схватят, то непременно приговорят, и если бы не девушка, которая, спрятав его, все выясняет, они-то думают, что он убийца, и гонятся за ним, а на него находит какое-то затмение, и он не может вспомнить, что было в момент преступления, вот он и считает себя виновным и сразу убегает, прежде чем кто-то за ним погонится, он же знает, что он убийца, или думает, что похож на убийцу…», да пошел ты со своим убийцей! тут парагваец отстрелялся, слушай, парагваец, расскажи про Кармелу, ну про ту маленькую шлюшку, скотина парагваец, в прошлом году он еще был сосунком, а уже подкатывался к этой малышке, которая недавно приехала из Италии, надо же — иностранка, а гуляет в Чако напропалую, бойкие у них там девки. Не то что здешние, пусть только Лаурита мне попадется, сотру в порошок, зараза, погуляешь еще с пятиклассниками, тварь, да и все эти из первого,