Ничто из прочитанного о снах не удовлетворяет меня полностью. Догадки дешевых астрологов и спиритов не стоит принимать всерьез, а толкования Зигмунда Фрейда, из тех немногих, что дошли до меня, кажутся несколько подтасованными, он все классифицирует, подгоняя под свои теории. На мой скромный взгляд, все намного сложнее, чем пытаются представить эти люди, хотя какой-то смысл в сновидениях должен быть.
Давно я не видела таких страшных снов, как сегодня. Мне снилось, будто я лежу душной ночью в моей кровати и меня вот-вот раздавит паровоз, который падает с потолка, причем падает он медленно-медленно, как невесомый, надвигается невероятно медленно — так иногда лист неспешно падает с дерева, покачиваясь в воздухе, — но, конечно, опустившись, он непременно меня раздавит. Видение это повторялось неоднократно, я просыпалась и засыпала, и мне опять снилось то же самое. Наконец я обнаружила, что сплю на левом боку, где сердце, и перевернулась, тем самым положив конец кошмару. И я, слава Богу, уснула, потому что грудь теснило не очень сильно.
Лучше посоветоваться об этом с врачом, а то я подумала, что, если спать на левом боку, сердце сдавливается и кровь течет с трудом, а из сердца она вырывается мощным фонтаном и потому омывает кору мозга с такой силой, не знаю, понятно ли я говорю, что попадает в самые укромные уголки, похожие на бороздки или почерневшие извилины. Там, по-моему, упрятаны, как в темном чулане, все недобрые воспоминания, которые людям удается на время забыть.
Ну так вот, мне хотелось растолковать этот сон, я думала весь день, даже на утренних и дневных занятиях, но безрезультатно. Когда ушел последний ученик, я почувствовала себя разбитой и решила, что неплохо бы принять ванну, нагреть две кастрюли воды и потом разжечь жаровню, чтобы подтопить в комнате, вечером нельзя мерзнуть, не то трудно дышать, а я предпочитаю любой кошмар бессоннице. Жить без ванной комнаты просто невыносимо, купаться в деревянной лохани — сплошная пытка.
В итоге я решила помыть голову и вообще немного ополоснуться, но не залезать в лохань и не ждать больше часа, пока согреется вода. Прежде чем мыть голову, я посмотрела в зеркало и глазам своим не поверила: до того грязные были волосы. Очень я себя запустила, волосы и кожа головы сделались сальные, и мне стало противно. Не посмотри я в зеркало, так бы и не заметила, какая я грязная. На самом деле все это от недостатка удобств. Тяжело жить в одной комнате, да еще когда уборная во дворе и кран с холодной водой под открытым небом, а зимой просто невыносимо. Мама этого почти не ощущает, она ведь уже старенькая, в ее возрасте потеешь не так сильно, да и на вещи смотришь иначе. Вот и все, что дала мне любовь к музыке. Как-то папа сказал одну фразу, и она мне вспоминалась много раз, пока я училась в консерватории: «Жизнь Шуберта исполнена возвышенного смысла». Вряд ли папа цинично обманывал меня, в его словах чувствовалась убежденность. Для меня же Шуберт был великим музыкантом, только умер он в полной безвестности, а всю свою недолгую жизнь ютился в промерзших мансардах, отмывая лохани от серого жирного налета грязи, остающейся после купания. Шуберт умер-то как раз от чахотки, и кто знает — может, все началось именно с купания. Думаю, сон с паровозом означает что-то, и это связано со спаньем на левом боку. Вчера все складывалось плохо, наверное, отчасти и потому, что объявили о помолвке Пакиты. Как правило, я не завистливая, но, услышав, что эта семнадцатилетняя девушка — для меня она просто ребенок — собирается строить жизнь с молодым мужем, по-видимому, превосходным человеком, я ужасно расстроилась. Тото сказал: он сперва думал, что парень женат, как большинство банковских, которых переводят на работу в Вальехос, но теперь будущая свекровь приехала знакомиться с Пакитой, и все прояснилось. Я не говорю, что жизнь ее будет безоблачной и так далее, но все иначе, когда у тебя есть спутник жизни и у него хорошая служба, к тому же Пакита на следующий год закончит учительские курсы и тоже сможет работать.
Если бы я пошла на учительские курсы, а не посвятила себя музыке, сейчас бы хоть имела постоянную работу. Я не виню папу, вот он, наверное, на самом деле любил музыку, не то что я, любил по-настоящему, как истинный миланец. Но меня сердит, что мама повторяет его слова, точно попугай: «Для моей дочери музыка дороже всего». И ведь подумать: когда я получила золотую медаль, Пакита только родилась. Нехорошо так говорить, но я очень завидую папе, что он умер. Последний раз я видела во сне, как он читает миланскую газету и говорит, что война скоро кончится. А еще лучше ему было умереть до падения Муссолини и до поражения Италии. Но теперь хоть душа его успокоилась.
По-моему, сон с паровозом может значить только одно — что я живу под бременем нищеты. У меня нет денег, чтобы хорошо одеваться, правда, я могла бы аккуратнее причесываться и следить за ногтями, но даже в юности глаза у меня вечно были красные, это, наверное, раздражение от постоянного удушья, лучше бы уж на щеках выступал румянец, а то они серы, как церковные свечи.
Паровоз был черный, как все паровозы, и если разобраться, то мое пианино тоже черного цвета, возможно, паровоз символизировал пианино. Не следует так говорить, ведь пианино — это мой хлеб, но все равно я его ненавижу.
Поразительно, насколько разные чувства может вызывать один и тот же человек, или вещь, или место. Я ненавижу нашу жалкую комнатушку, разделенную перегородкой, когда, например, на уроке сольфеджио ученик отвлекается, услышав, как мама за перегородкой открывает тумбочку, достает шлепанцы и бросает их на пол, невольно давая понять, что сейчас она встанет и пойдет разжигать огонь для мате. Дети словно знают, как это действует мне на нервы, и пока в печке не затрещат дрова, не возобновляют упражнение. Так вот, в этом случае я проклинаю нашу комнату, но если думаю о ней, скажем, на улице, попав под дождь, она кажется мне надежным укрытием, так я боюсь вымокнуть и простудиться. Но это не очень удачный пример, лучше взять Тото, чтобы пояснить мою мысль.
Тото способен раздражать меня как никто другой. С какой самонадеянностью судит этот мальчик всех и вся, несмотря на свои пятнадцать лет. Я прямо ненавижу его, когда он критикует людей, только и думающих о том, чтобы поесть, поспать и купить машину. Его возмущает, что никто не читает, а он прочитывает чуть не по книге в день, что никто не слушает музыку. Он ни с кем не гуляет, ни с кем не дружит в Вальехосе, потому, мол, что здесь не с кем говорить. Я, видимо, составляю исключение, так как он каждый вечер заходит ко мне поболтать. Но меня он тоже критикует за то, что мне нравится музыка романтиков, не знаю уж, кто ему внушил такую ненависть к Шопену. Может, теперь в Буэнос-Айресе это модно.
Но отчасти я сама виновата, все не решусь сказать ему, что охотно поменялась бы с любой здешней обывательницей. Поразительно, но каждый раз, как я собираюсь сказать это, что-то меня останавливает. Я поменялась бы с любой обывательницей, чтобы иметь свой дом, радио, ванну и не слишком грубого мужа, более или менее сносного. Машина меня не волнует. Ну а если бы раз в году я могла ездить в Буэнос-Айрес на приличную оперу или театральный спектакль, я была бы более чем счастлива.
Правда, с другой стороны, мне иногда бывает жаль Тото, а значит, я отношусь к нему с нежностью. Например, когда Пакита пришла и сказала, чтобы я избегала Тото, потому что он дрянь. Она, конечно, рассказала правду: однажды вечером по дороге из кино Тото разговорился с женихом Пакиты — он иногда болтает со студентами. И Тото рассказал ему, что много лет назад Пакита путалась с Раулем Гарсией, и так далее и тому подобное. Жених сказал Паките, что прошлое его не волнует, но чтобы она больше с Тото не разговаривала и домой к нему не ходила. Конечно, Тото зря так сказал, но ведь мальчик ревнует Пакиту, не хочет, чтобы та выходила замуж, они же очень дружили, я это прекрасно понимаю, и если бы не годы, сдерживающие мои порывы, я, встретив, к примеру, мать жениха, когда она гостила в Вальехосе, возможно, не утерпела бы и сказала ей, что в этом городе есть женщины получше Пакиты, более зрелые, более тонкие, допустим, некоторые бывшие мои ученицы, они могут наполнить ее дом радостной музыкой. Уже то, что такой умный мальчик, как Тото, вынужден был унизиться до сплетни, доказывает, что ему, бедняжке, очень скверно, я по себе знаю. Кстати, ужасно любопытно, что это за русская девочка; Тото очень требовательный, и его избранница должна быть выше всяких похвал. Только он не показывает мне письма, и это наводит на мысль, что он, наверное, все выдумал.
Короче говоря, иногда Тото раздражает меня, а иногда вызывает жалость. А бывает, что ни то, ни другое, он становится совершенно мне безразличен, как чужой, особенно если несет сущий вздор, точно безумец. На днях произошло следующее. Он держал в руке «Безумца» Чехова [7], и я спросила, о чем там, хотела проверить, понял ли он. Я этого никогда не читала, но знаю, что там про одного больного, помещенного в лечебницу для туберкулезных, и я не стала читать, мне не нравятся грустные книги. Ну вот, и он принялся рассказывать, что дело происходит в России, и один молодой человек влюблен в девушку из столицы, ему очень одиноко в своей деревне (тут я кое-что уже заподозрила), и как-то в сумерках он, томясь от одиночества, подкарауливает на площади соседскую служанку, которая каждый вечер носит остатки ужина к себе домой, а живет она далеко за площадью. И, повстречавшись с ней, юноша заводит разговор, он знает, что нравится служанке, которая всегда заглядывается на него, и провожает ее в темноте до ворот хозяйского дома. Там в кромешной мгле он целует молоденькую служанку, и хотя все его мечты о первой женщине связаны с образом далекой возлюбленной, его охватывает страстное желание обладать служанкой. Та вначале отказывается, и он принимается ласкать ее то нежно, то грубо, пытаясь соблазнить. Но странное дело: юноша ничего не чувствует, касаясь тела девушки кончиками пальцев, он не ощущает прикосновения, словно пальцы его из воздуха. Целый час он проводит со служанкой и на другой вечер приходит опять, но все повторяется сначала. Тогда он подносит зажженную спичку к указательному пальцу — проверить, что почувствует, обжигается и кричит от боли. Люди слышат крик и распускают слух, что юноша сошел с ума, все говорят об этом со злорадством, довольные, что в городе завелся сумасшедший.
Тогда юноша собирается уехать к далекой возлюбленной и покончить с кошмарами. Он пишет ей о своем намерении и уже, связав в узелок вещи, готов тронуться в путь, когда получает от нее письмо; она сообщает, что не ждет его, ибо выходит замуж за другого. Это последний удар, и герой сходит с ума, так что движимые злобой односельчане невольно оказались правы. На этом — конец.
Ну кому нужна такая ложь? Не понимаю, зачем мальчик, у которого все в жизни есть — или будет, забивает себе голову глупостями вроде пальцев из воздуха и прочей ерундой, выдумывает иной, безрадостный сюжет для рассказа, и без того весьма грустного. Это и вызывает во мне безразличие к Тото, отчужденность, словно мы говорим на разных языках. Верно, что отрочество — пора неуравновешенности.
Ну вот, вижу, я забыла объяснить, что натолкнуло меня на эти мысли. А дело было так. Вчера, в воскресенье, приходит ко мне Тото и говорит, что их радио свободно: матч «Ривера» отменили и отцу оно не нужно. Значит, есть прекрасная возможность послушать воскресную трансляцию оперы из театра «Колон», это единственная передача из «Колона», которая идет на коротких волнах, и ее можно принимать в Вальехосе. Так вот, транслировали дневной спектакль «Трубадура», и пел сам Бениамино Джильи. Слышно было превосходно, точно мы сидели в самом театре, я уже много лет не слышала прямой трансляции из оперы. Первый акт был чудесен, но в начале второго акта вошел сеньор Касальс и сказал, что с «Ривером» все уладилось и сейчас начнется репортаж. При этом он не переставал улыбаться, но нам пришлось уйти, чтобы уступить ему место, мы прошли из гостиной во двор, потому что мама Тото хотела нарвать для меня цветов, и там его братишка играл в железную дорогу. Красивая и очень дорогая игрушка. Поезд ходит по кругу, проезжая через станции, мосты и переезды, и при этом зажигаются разноцветные огоньки.
Да-да, огни сами зажигаются перед маленьким поездом: красные — в случае опасности, зеленые — когда путь свободен, и желтые — еще для чего-то; так же и я, думая о Тото, который либо ругает мещан, либо разоблачает Пакиту, либо выдумывает глупости про пальцы из воздуха, попеременно чувствую к нему то ненависть, то нежность, то безразличие.
Сегодня я решила сходить в кино, но, к счастью, задержалась с уроками и не пошла, и слава Богу, ведь если в зале мало народу, приходится два часа мерзнуть, а сядешь возле печки — потом на улице можно простудиться.
Все актеры в фильме незнакомые, меня просто привлекло название: «Сладострастие». Для меня это все равно что назвать фильм «Атлантида» или «Эльдорадо» — нечто многообещающее, но совершенно неведомое. Если разобраться, слово «сладострастие» всегда казалось мне несколько сомнительным, утрированным, оно обозначает нечто реальное, но не очень существенное. Ну что такое сладострастие? Минутная глупость какой-нибудь служаночки, отдавшейся хозяину.
Однако если подумать, то не мне об этом судить, я не могу говорить о том, чего не знаю. Да и стоит оглянуться вокруг, как я увижу, что каждый день здороваюсь с целой кучей сладострастников. Взять хоть соседей, и уже будет предостаточно. Делию, к примеру. По-моему, один только муж не знает, что она спит с половиной города. Теперь вот с Эктором — юноше путаться с замужней женщиной!
Но что же я такое сегодня пишу? Сплетни чистейшей воды. Хватит, если путного сказать нечего, лучше уж помолчать. И скверно, что я взялась их судить, да-да, очень скверно; чтобы судить их, я должна быть такой же, как они, то есть здоровой. В сладострастии есть, наверное, что-то ужасно притягательное для людей с хорошим здоровьем, я даже толком не знаю, что означает «сладострастие», — скорее всего то, что чувствуешь, когда кровь бурлит, когда у тебя нет астмы и ты хорошо питаешься, особенно ешь много мяса и фруктов, а это самые дорогие продукты.
Буквально невозможно высунуть нос на улицу, ветер с пылью не дают пройти и двух кварталов до кино. Моя любимая пословица «нет худа без добра». Зато сэкономлю двадцать сентаво на билете. Я люблю эту пословицу потому, что ею можно пользоваться всегда, в зависимости от обстоятельств. Из-за астмы я никогда не поплыла бы на «Титанике», в море от густого тумана бронхи увлажняются. Бронхи у меня, наверное, не лучше бумажных, промокшая бумага расползается на куски — только тронь. Да и не будь я астматичкой, с моими средствами я бы тоже не попала на «Титаник». Так что мне вдвойне повезло. Сегодня — единственный день недели, когда после обеда у меня нет учеников, и я решила отвлечься от астмы и почитать словарь, сперва думала начать «Волшебную гору», которую принес Тото, но меня угнетает одна лишь мысль приниматься за такой толстый роман. Ученики и так требуют от меня немало сил, чтобы еще разбазаривать их на чтение романов.