— Нервное истощение, — констатировал доктор Морриц, специалист по нервным болезням, приглашенный епископом час назад.
— Это я и сам вижу! — вскипел священник.
— Можно подумать, что эта женщина имеет для вас какое-то особенное значение! — всплеснул руками врач. — Только сон и хороший уход могут ей помочь. Снотворное я оставляю здесь на столике. По три капли на стакан воды трижды в день. Этого хватит, чтобы она сутками спала как младенец. Через три недели все пройдет. Только скажите сестрам, чтобы ни в коем случае не увеличивали дозу. Это крепчайший настой опиума. Если хоть немного переборщить, может выйти непоправимый вред. Вы меня поняли?
Епископ кивнул, словно школьник, стоящий у доски.
— Я провожу вас, — очнулся он, наконец, и повел доктора Моррица к выходу.
Оставшись одна, Мари отрыла глаза. Какое чудовищное чувство безысходности! Когда ее спросили, любит ли она Александра — единственным истинным ответом было «да»! Но как она могла последовать за ним, когда в ее сердце более не было той слепой веры в него? Когда в ней поселился страх, что в любой момент он может исчезнуть, испариться, предать? И в то же время она не имеет права остаться в этой обители, ибо Господь читает в ее сердце и знает, что не искренней любовью к Нему дышит каждая клеточка тела Мари, но безумной страстью к мужчине! Какое-то странное чувство… Как будто это уже было… Как будто она уже ошибалась! Конечно, тот сон, что так испугал ее… Белладонна…
Мари с трудом поднялась с постели и чудовищным усилием преодолела несколько шагов до столика, где стояла зеленая склянка. Дрожащей рукой вылив все ее содержимое в стакан, Мари закрыла глаза и в два глотка проглотила мутную коричневую жидкость до капли. Последнее, что она увидела в своей жизни — это как стакан, выпавший из ее руки, ударился о каменные плиты и разлетелся на мельчайшие кусочки стекла. Мари Франсуаза де Грийе дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн, погрузилась в черноту.
4
Мари
Ей не суждено было умереть.
Мари проснулась на следующий день. На табуретке, положив голову на руку, опиравшуюся на кровать пленницы, спал епископ Готторпский. Он просидел возле нее все эти страшные ночные часы, когда доктор Морриц, вместе с монастырским лекарем пытались спасти жизнь баронессы фон Штерн. Максимилиан сам приносил воду, помогал провести очищение желудка, выполнял всю работу, которую ему поручали оба врача.
Около четырех утра доктор Морриц сказал, что теперь все в воле Божьей. Услышав это, Максимилиан молился с таким жаром, что Бог мог не услышать этой молитвы только в одном случае — если Бога нет. Но Мари пришла в себя. В рассветных лучах солнца усталое лицо епископа вызвало у нее неожиданный прилив нежности. В руке Максимилиан сжимал четки.
Женщина повернулась на бок и задумчиво посмотрела на своего ангела-хранителя, который дважды спас ее жизнь.
— Если я не умерла, значит, Господь считает, что мое место здесь, — сказала она чуть слышно.
Затем осторожно встала. Во всем теле чувствовалась ужасная слабость. Мари сделала несколько шагов по направлению к двери, но у нее закружилась голова и она остановилась, схватилась за спинку кресла и с большим трудом села в него.
Максимилиан проснулся и, увидев перед собой пустое ложе, схватился за сердце.
— Мари! — воскликнул он.
— Я здесь, — ответил ему слабый, но, без всякого сомнения, живой, человеческий голос.
— Хвала Всевышнему! Ты жива! Боже! Как же я испугался! — Максимилиан подошел к Мари, бросился перед ней на колени и порывисто обнял. — Ты не можешь себе представить, как я боялся тебя потерять!
Баронесса собрала все свои силы и оттолкнула епископа.
— Нет! Я прошу, не надо! Неужели вы не понимаете, что я никогда не буду вашей! Зачем вы меня мучаете? Зачем губите свою душу? — крик Мари походил на стон загнанной лани.
Епископ залился красной краской и встал.
— Прости, — он отошел назад, ощущая жгучий стыд за собственную несдержанность. — Я так переживал… Когда мы нашли тебя, я обезумел!
— Нет, это вы меня простите, я не хотела никого пугать, — Мари забралась в кресло с ногами и обняла свои колени.
Повисло неловкое молчание. Максимилиан мялся с ноги на ногу, затем спросил:
— Может быть, тебе что-нибудь нужно? Только скажи, любое твое пожелание!
— Я хочу побыть одна, — последовал ответ.
— Но… — в голосе епископа ясно прозвучала тревога. — Мне кажется…
— Вы боитесь, что я задушу себя? — усмехнулась баронесса фон Штерн. — Не беспокойтесь. Господь этой ночью ясно дал понять, что пока не ждет меня к себе. Я больше не буду искушать судьбу.
— Тогда я пришлю доктора Моррица, чтобы он вас осмотрел, — утвердительно сказал Максимилиан и стремительно вышел, пока баронесса не успела возразить.
Епископ Готторпский, покинув келью послушницы, почувствовал себя несколько обескураженным. Не то чтобы его задело всякое отсутствие благодарности, он его и не ожидал, глупо думать, что человек, решивший расстаться с жизнью, поблагодарит за спасение. Епископа задела странная, пугающая решимость, чувствовавшаяся в баронессе. Максимилиан был уверен, что она приняла какое-то очень важное решение.
— Хотелось бы знать, какое, — задумчиво сказал он вслух.
— Вы что-то сказали, ваше преосвященство? — обратилась к нему одна из монахинь, стоявших неподалеку.
— Ничего, — поспешно ответил епископ и, желая избежать расспросов, ускорил свой шаг.
Монахини переглянулись.
— Совсем помешался на этой юбке, — зло прошипела одна из них. — Он навлечет на себя гнев Божий, вот увидите!
Днем в монастыре случилось нашествие. Первой прикатила золоченая карета Бетти, герцогини Кентерберийской, следом за ней появилась герцогиня Йоркширская, сестра королевы, и, наконец, появилась леди Сазерленд. Все три дамы решительным строем двинулись в приемную Максимилиана.
По всей видимости, там состоялся весьма жаркий разговор. Монахини, собравшись под окном и припав ушами ко всем возможным скважинам и щелкам, жадно прислушивались к происходящему. Вначале стороны обменялись обязательными ничего не значащими репликами о погоде, курсах акций Ост-Индской компании, некоторых общих знакомых и состоянии здоровья королевской четы. Затем Бетти задала епископу прямой вопрос:
— Итак, намерены ли вы и дальше удерживать в своих стенах баронессу фон Штерн?
Максимилиан попытался прекратить этот разговор, сообщив, что Мари находится здесь по своей воле и ее никто насильно не удерживает. Однако в ответ на это все три женщины заявили, что хотят немедленно ее увидеть.
— Это совершенно невозможно! — воскликнул епископ.
— Почему? — глаза Бетти сузились до размера прорезей в копилке.
— Она… она нездорова.
Леди Сазерленд увидела, что руки Максимилиана задрожали, а на его шее отчетливо выступили капли пота.
— В чем дело, Максимилиан? — спросила Елизавета, глядя на старого друга в упор. — Я знаю тебя уже больше двадцати лет и теперь уже с точностью могу определить, когда ты что-то скрываешь!
Елизавета, я прошу тебя, — епископ посмотрел на леди Сазерленд и осекся. Такого выражения лица он не видел у нее никогда.
— Послушайте, ваше преосвященство, — вступила в разговор герцогиня Йоркширская, — если Мари, баронесса фон Штерн, сейчас сама скажет нам, что желает остаться в вашей обители, мы без промедления оставим вас в покое, принеся извинения за это вторжение. Но если вы удерживаете ее силой или… какими-то сведениями…
— Как вы смеете упрекать священника в шантаже?! — епископ вскочил и начал нервно ходить туда-сюда. — Неужели вы не понимаете, что я не уполномочен единолично решать это дело?!
— Если вы о Реджи, — отозвалась леди Сазерленд, — то он уже на все согласился, а если вздумает чинить какие-нибудь препятствия, то может попрощаться с коллекцией охотничьих ружей, которые достались мне от отца. По закону, это часть моего приданого и я могу распоряжаться ею совершенно самостоятельно. Если, Реджинальд, вдруг, что очень мало вероятно, передумает, то я продам эти ружья принцу Уэльскому, который, как вы знаете, тоже большой любитель старинного оружия.