Луиза смотрит на нас.
— Алесс, это же не так интересно, если не понимаешь по-итальянски, а потом, вспомни, в какую беду Джим уже попал…
— Как только вы будете готовы, мы отправляемся в Равелло, — говорит Алессандро, не удостаивая вниманием жену, после чего встает и уходит в дом.
Я перехожу на шепот:
— Все в порядке?
— Он устал. Очень сердит из-за того, куда мы попали вчера вечером.
— Что в этом дурного?
— Оказалось, это семья, которой он недавно помог. Они владеют участком земли, который хотела заполучить каморра.
— И ты воспользовалась этим, чтобы нас приняли там как своих?
— Нет, конечно.
— И все же не могу понять, с чего он бесится.
— Я тоже не понимаю. Это страна одолжений.
— Одолжения опасны. Не смотрела «Крестного отца»?
— Теперь ты дурака валяешь. Ладно, нам лучше собираться в поездку.
Луиза ведет меня в дом. Когда мы проходим мимо библиотеки, Алессандро поднимает голову. Ни намека на улыбку, просто смотрит, как мы вместе поднимаемся по лестнице.
Равелло буйно прекрасен, как Капри, только еще пышнее. Аристократический рай. Мы идем по улицам, где бродил Вагнер, сочиняя оперу «Парсифаль», и я диву даюсь, как в таком ярком и гостеприимном месте могла родиться столь мрачная музыка. Луиза скучает и все время жалуется на головную боль. После долгого и неловкого молчания мы с Алессандро обсуждаем достоинства итальянской оперы перед немецкой. Он отдает предпочтение немецкой: опера Бетховена «Фиделио» — его любимая, что неудивительно. Верди, впрочем, у него в крови.
— Я чувствую глубину психологии. Для меня это не просто красивые мелодии.
— В этом есть смысл, — киваю я. — Ничего не могу с собой поделать — люблю Элгара, какой бы реакционной ни считалась его музыка…
— Для вашего возраста у вас необычный вкус. Ваши итальянские сверстники такую музыку не любят.
— В Англии тоже немногие. Тут дело в том, какой образ жизни избираешь. Не много найдется людей, у кого есть время на такие вещи. Приходится выкраивать минуты.
— Мой отец слушал только неаполитанские песни. А был очень образован. Судья, как и я. Большой аристократ. Но чересчур чувствительный.
— Мой отец бухгалтер.
— Ага… — Алессандро хочет сказать: жутко нудная работа. Бухгалтера не назовешь тонким ценителем музыки. Судья прав.
Мы обедаем на террасе, откуда видно каменистое и изрезанное трещинами побережье Амальфи. Луиза ковыряет вилкой в тарелке. Я ем с удовольствием. Мы с Алессандро только что болтали, но сейчас все хранят молчание. Похоже, муж с женой избегают прикасаться друг к другу. Впервые вижу, как ни она, ни он не ищут рассеянно руку другого, не обмениваются знаками любви, сочувствия, понимания. Всякий раз, стоит мне открыть рот, чтобы завязать разговор, я получаю пинок под столом. Луизе не по нутру, когда мои попытки соблюсти приличия осложняют и без того неловкую ситуацию. Алессандро, не глядя на Луизу, ест решительно, оживленно беседует с официантом, когда тот подходит справиться, не нужно ли нам чего. Какое бы действо ни разыгрывалось в данный момент, судья достоинства не уронит.
После обеда едем к морю, и Луиза оживляется, даже втискивается между Алессандро и мной, берет нас под руки и повисает в воздухе, болтая ногами. Голова ее покоится на плече Алессандро. Они обмениваются несколькими фразами на итальянском. Мирятся, надеюсь.
Алессандро стремится осмотреть небольшие рыбачьи лодки на глинистом берегу.
— Мне хотелось бы иметь маленькую лодочку, — объясняет он, — но у меня морская болезнь. — Руками Алессандро оглаживает ярко раскрашенное дерево. И буквально забрасывает вопросами рыбака, владельца посудины.
Луиза садится на бетонную плиту, слегка устав от прогулки, и смотрит на море. Я апатично стою где-то посередине между ней и ее мужем. Страшно хочу присесть рядом, но не желаю еще больше подрывать свою репутацию близостью к Луизе. От солнечного света кружится голова, пот катит градом. Выносить это нет сил, и я все-таки подсаживаюсь к Луизе.
— Порой я его ненавижу, — говорит она. — Иногда я думаю, что и в самом деле вышла замуж за своего папашу.