— Я читаю Петрарку. Любовные стихи. Я больше не коммунист. Я романтик. — Довольный, он громко смеется, но получается это у него натужно. Впервые слышу в голосе Алессандро фальшь, вызванную скорее всего раздражением. В конце концов, открытое выражение чувств к Луизе в присутствии ее мужа было с моей стороны вызывающим.
Сидим за ужином — жареные овощи и соррентийские сосиски, — беседуя о евро. Алессандро не страдает сентиментальностью, вспоминая лиру. Луиза заявляет, что предпочитает разные валюты. По ее мнению, это похоже на путешествие по чужим странам. Я уверен, но говорю, что Британия никогда не присоединится к евро, если решение предоставить референдуму. Алессандро интересуется, как я стану голосовать. За евро, отвечаю, но вовсе не по каким-то идеологическим соображениям, а просто потому, что ненавижу реакционный патриотизм определенного толка.
— Вы не гордитесь тем, что вы британец? — спрашивает Алессандро.
— Мне не стыдно за это.
— А-а, очень хорошо, — произносит он смеясь. — Но не гордитесь?
— Трудно сказать. Меня прежде всего интересует искусство, а если исключить Шекспира, то мы далеко отстаем от большинства других европейских стран.
— Вы не гордитесь Тони Блэром? — спрашивает Алессандро.
Вопрос задан в шутливой форме, но я понимаю, что ему нужен серьезный ответ.
— Он, видите ли, практикующий христианин. Интересно знать, как должен относиться добропорядочный христианин к иммиграционной политике своей партии?
— Вы голосовали за Блэра? — интересуется Алессандро.
— Голосовал.
Он глубокомысленно кивает. Потом спрашивает, почему, с моей точки зрения, в Соединенном Королевстве никогда не имело успеха коммунистическое движение.
— Мы не идеалисты, — отвечаю я, помня, что при первой нашей встрече мы вели речь об особенностях национального характера.
— Значит, Маркс ошибался… говоря, что вы будете первыми, где произойдет коммунистическая революция?
— Ясное дело, раз у нас ее не было.
Алессандро усматривает в моем ответе шутку и потрясает кулаком.
— Прошу прощения, — говорю я. — Маркс оценивал обстановку, основываясь на воздействии промышленной революции на некое абстрактное население. Он, полагаю, не был психологом. — Большинство своих доводов я придумываю на ходу, надеясь произвести на Луизу неотразимое впечатление. Потом добавляю, как бы подумав хорошенько: — Не думаю, что у нас остается много времени для радикалов или харизматиков.
Алессандро вежливо наклоняет голову и задает новый вопрос:
— Что, по-вашему, является причиной революции?
— Интеллектуальное тщеславие. — Не знаю, верю ли я этому, но фраза отвечает моему нынешнему ходу мыслей.
— И все?
— Нет. Есть еще молодость, страсть, чувствительность.
— По-вашему, угнетение, бедность, голод значения не имеют?
— Только тогда, когда дают идеологам основание предаться интеллектуальному тщеславию.
— А как же Восточная Европа?
— Думаю, вы согласитесь, что это не революция, когда целью является рыночный капитализм.
До этого момента Алессандро был совершенно серьезен, не сводил с меня маленьких глаз, понуждая меня либо блеснуть остротой ума, либо сесть в лужу. И то и другое его позабавило бы.
— Неаполитанцы не революционеры, Джим. Тут мы на Англию похожи. Но совсем по другой причине. Мы слишком радуемся жизни. Даже у бедняков есть все, что требуется для счастья. Еда, вино, любовь, футбол. В Геркулануме отрыли библиотеку. Много свитков Филодема, ученика Эпикура. Неаполитанцы прирожденные эпикурейцы. Нас радуют простые удовольствия. Трудно заниматься политикой, когда удовлетворяешься малым, когда земля щедра, погода хороша и люди радушны.
— Но вы занимаетесь политикой…
— Я неаполитанец, Джим.
— И что это значит?
— Я занимаюсь политикой, потому что это доставляет мне удовольствие.
— Понимаю… наверняка.
— Мы люди загадочные, — криво усмехается Алессандро.
— Теперь, кажется, я не смогла бы нигде больше жить, — говорит Луиза. — Недавно я познакомилась с женщиной из Милана. Сестра ее до сих пор там живет. У обеих было повышенное давление. Так у той, которая переехала сюда… давление почти пришло в норму. Вот тебе и Неаполь.
— Мне на самом деле восемьдесят три года, — смеется Алессандро. — А я выгляжу наполовину моложе.
— Ну, не совсем наполовину, — улыбается Луиза.
Глядя на меня в упор, Алессандро говорит:
— Вам надо задержаться в Неаполе: чтобы научиться жить, нужно пожить подольше.