После пяти минут погружения в мечтания я подсаживаюсь на скамейку к Алессандро и прошу одолжить мне «Гардиан уикли».
— Пожалуйста, — протягивает он газету, не отрываясь от статьи.
Я просматриваю сообщения, не дочитав ни единой заметки, и добираюсь до последней страницы быстрее, чем Алессандро закончил штудировать статью. Я просто не успел еще овладеть ритмом жизни. Время десять часов, и делать нечего, кроме как сидеть в пятнистой тени высоко над Средиземным морем да читать газету. Нет ничего, чем я готов был бы заняться вместо этого, и все равно никак не могу угомониться. Я кладу газету на скамейку между Алессандро и собой. Алессандро переворачивает первую страницу «Коррьере делла сера», разводя широко руки, чтобы бумага не помялась и не слишком шуршала. Проделывая эти манипуляции, он оборачивается ко мне и как бы мимоходом спрашивает:
— Тогда в Англии вы были любовником Луизы?
В его голосе нет никакой угрозы.
— Нет в общем-то, — отвечаю я. — Дело давнее.
— Насколько давнее?
— Десять лет.
— Вы любили ее?
— Думал, что любил.
— Значит, любили, — философски заключает Алессандро и смотрит мне прямо в глаза: — Луиза — чудесная женщина. Я очень счастлив.
— Я это вижу. — Не очень-то я понимаю, чего он ждет от этого разговора. Может быть, уверенности, что я не собираюсь увести его жену?
— Когда я был моложе, то не хотел жениться. Идеалистом был. Гордился тем, что прозрачен, как стекло. Не только как судья, но и как мужчина. Любовь, она ведь как туман. Женщины — туман. Я это знал. Но времена изменились, мир теперь другой. Мы проиграли. Я вынужден расслабиться. Иногда я спрашиваю самого себя, что произошло бы, встреть я Луизу двадцать лет назад. Тогда я был сильнее.
Что он имеет в виду? И говорит так доверительно, как будто советуется со мной.
— Мне пятьдесят три, — продолжает Алессандро. — Луизе еще тридцати нет. Она как раз теперь сильная.
Я довольно наивно полагал, что возраст ему не помеха. Говорю твердо:
— Возраст тут ни при чем. Вы человек необыкновенный, а такое с возрастом не уходит.
— А-а, — произносит он и спрашивает: — Как вы думаете, Луиза хочет детей?
Даже не знаю, что сказать. Положим, я подозревал, что тема эта может быть затронута, и все же я поражен его прямотой: нельзя же сбрасывать со счетов, что я знал его жену — и очень близко знал — с этой деликатной и личной стороны.
— Она говорит, — продолжает Алессандро, — что решение за мной.
— А вы хотите детей?
— Я говорю, нет…
— Так вы и не хотите?
— Мы ведем хорошую жизнь. Мир же этот ужасен. Я не знаю, какие чувства владеют Луизой. Положение трудное.
Пожалуй, эти вопросы Алессандро должен обсуждать с Луизой, а помехой тут их разница в возрасте: он не может найти нужных слов, что очень сильно его огорчает. Всякие подозрения о связи между мной и Луизой несущественны — они ничто в сравнении с тем ущербом, который наносит их отношениям взаимное непонимание. Может быть, Алессандро предпочел заручиться моей поддержкой, вместо того чтобы выказывать бессмысленную ревность?
— Вам бы с ней поговорить… — неуверенно произношу я.
Взгляд Алессандро суров.
— Я говорю с вами.
— Простите. Вы правы.
Сильной рукой он сжимает мое плечо:
— Нет, это я прошу прощения. Вы хороший человек — мой друг.
Он и в самом деле считает меня своим другом или это просто обращение? Трудновато понять Алессандро. Я трогаю его руку. Хочу что-нибудь сказать, но ничего стоящего на ум не приходит.
Выждав секунду-другую, Алессандро было снова взялся за газету, но вдруг возвращается к теме, с какой начал разговор:
— А она вас любила?
Это уже тактика судебного заседания. Самый важный вопрос Алессандро задал словно невзначай, как будто это результат запоздалых раздумий. Я в замешательстве от такого тонко рассчитанного подхода. Пустым звуком оказались все его заверения в дружбе.
— Нет, я так не думаю, — говорю я уклончиво. Алессандро кивает, не отрывая глаз от газеты.