Беда - она для всех одна. О людях думать я не забывал. И они о нас радели сердечно. Человек-девочка прибегала, корни Дубка мхом лесным укрыла. Я ей спасибо сказал.
Другие люди тревожные ходили. Тепло их бурлило, что ручей в половодье: злились, значится, на погоду. В домах у них холод поселился, не прогонишь. Маленькие дома, из наших собратьев сложенные, они огнем согревали. А большие каменные промерзли до нутра. Брат-Липа сказал как-то: и почто печь не ставят, обогрели бы жилище. Дубок своей ученостью блеснул: "Там, дядя Липа, печи особые. Их разом включают по осени и всю зиму тепло. А весной - не положено. Весной солнце греет".
Эх, знали бы друзья мои прямоствольные, какую напасть накликали!
Ночь опустилась, тихо в сквере стало. Вздремнул я. И тут слышу - человек идет. Плохое было в его шагах, а тепло, как сухая земля, твердое, билось внутри, будто наружу вырваться хотело. Так люди страхом мучаются. И злятся тоже так.
Мимо меня прошел человек, ствол рукой тронул. К брату-Липе шагнул. Вдруг удар раздался. Вскрикнул Липа! А человек второй удар обрушил. Топором. И еще, и еще. Никогда не забуду, как друг мой кричал. Соседи зашумели, а я к человеку тепло простер - умолял прекратить. Не случилось чуда, не услышал он меня. О своем замерзающем ростке думал, и рубил, рубил... Осина к нему свой сок бросила, надеялась остановить, как кошку остановила. Да не по корням ей человек-мужчина.
Застонал, рухнул Липа. До корней моих его голос донесся: не поминай лихом, брат, да Дубок береги; живите в мире...
Потом человек ветки рубил, молодой ствол на части крошил. Только не слышал я более ничего. Корни мои горе в узел скрутило.
Соседи-собратья поведали на другой день все, что услышать успели. Унес человек тело брата-Липы в большой каменный дом. Акация, что во дворе его росла, рассказала, как дым из одного окна тянулся. Видать грели жилище. А я росток человека того вспомнил. Видать, с отчаяния родитель в сквер пошел дерево рубить. Погибал его росток, как наши в стужу засыхают.
Долго я думал потом. Почему Липу? Почему не меня? Ведь жара с моих веток больше будет, это всякий знает. А ответ простой оказался: толст мой ствол и вершина повыше крыш будет. В одиночку не повалил бы меня человек, вот и повернулся к тому, кто помоложе и потоньше. К Липе.
Как-то давно молодежь меня спросила: какой смертью лучше умирать дереву? "Лишь бы не в печке", - не раздумывая, ответил я. А сейчас смотрю на сруб, что от брата-Липы остался, и иное на ум приходит. Его тело в тепло превратилось и спасло человеческий росток. Росток взрослым станет, много дел совершит. И пусть это будут добрые дела, как те, что человек-девочка творит. Ради жизни можно свою жизнь положить. Ведь земля у нас одна - у нас, деревьев, у людей, у зверей. Мы друг друга поддерживать должны, и любить. Так испокон веков было, и будет так.
Холода ушли. Канули в память. Скинули мы вялые, замерзшие листы. Зеленый листопад ветром унесло. Солнце ярче светить стало, и из лесу весть пришла: встречайте лето! Движется к нам жаркий дух.
Вот так и пережили мы лютую напасть. А о том, кто из мая того уже не вернется, мы помним. И о неродившихся яблочках, и о погибших Кленах. И Липу помним. Земля позволит, превратится его единственная почка в росток. Мы землицу хорошо о том попросим.
_______________________
ВСТРЕЧА НА МОСТУ
Огромные часы на стене пропели обычную вечернюю мелодию и в полной тишине принялись отсчитывать десять. К последнему колокольному переливу присоединился мягкий голос компьютера, прозвучавший из кабинета: "динь-дон-дон, поступило сообщение". Мы с мужем переглянулись.
- А это от кого? - спросил он и лукаво посмотрел на меня.
- Наверное... - я помедлила; сегодня письма и открытки лились нескончаемым потоком: наши друзья поздравляли нас с первой годовщиной свадьбы. - От моих родителей.
- Проверим?
Я соскочила с кресла.
- Проверим!
Юркнуть в кабинет первой мне не удалось - опять подвел длиннющий шлейф накидки, наброшенной поверх моего домашнего трико. Зато я не преминула еще разок погладить белоснежные лепестки лилии, плавающей в специально приобретенном по такому случаю аквариуме. Лилию муж подарил мне сегодня утром, со словами: о, Ярославна, королева моих сердец, позволь вручить тебе Цветок Рассвета, дабы он стал символом наших слившихся в объятиях душ навечно.
Несколько необычная поэзия, но я успела привыкнуть к форме его лирических упражнений. Кстати, меня действительно зовут Ярославна. Не знаю, о чем думали мои родители тридцать лет назад, но имя это закреплено за мной с тех самых пор.
Я угадала: письмо пришло из отчего дома. Я прочла вслух. Мои родители поздравляли нас с годовщиной и желали всяческих благ. А в конце текста стояла приписка от брата: "Будь счастлива, Слава, в твоей запредельной Австралии".
Улыбка осталась на моем лице, но глаза наполнились грустью. Все-таки я чувствовала себя немного виноватой перед братом.
- А парень-то догадался, - осторожно заметил мне муж.
Я неопределенно пожала плечами, спрятав за этим движением тяжелый вздох.
- Яра, а ведь ты давно хотела мне рассказать, как все началось, - напомнил он.
- Пожалуй, самое время, - согласилась я, усаживаясь в кресло перед компьютером; это было мое любимое место. - А началось все в солнечный октябрьский день...
Пролетело лето. Зелень деревьев медленно-медленно перетекала в золотые тона, облака ниже и ниже плавали над землей, и чаще и чаще по утрам в окно стучались настырные осенние дожди. Для нашей семьи прошедшие месяцы стали особо важным периодом в жизни. Володя поступил в институт. Теперь к странному букету профессий - преподаватель-филолог, экономист-бухгалтер и инженер-программист присоединялся будущий врач, и может быть даже - хирург, ибо Вовка бредил хирургией едва ли не с детства.
Он окунулся в учебу самозабвенно, так, будто на книжных полках больше не стояли наши любимые Толстой, Кэрролл и Желязны, как будто разом исчезли все видеокассеты и отключился телефон. Его письменный стол был завален теперь анатомическими атласами и медицинскими учебниками, а разговоры за ужином неизменно заканчивались бурными мамиными протестами приблизительно такого содержания: "Володя, оставь медицинские темы за порогом кухни!"