Павел застыл перед распахнутым балконом со скрипкой на коленях. Ни одна нота не прозвучала пока в это прелестное утро, что слегка удивило маму. Обычно мальчик играл с самого рассвета. Женщина время от времени проходила мимо гостиной и видела сына, сидевшего в своем инвалидном кресле спиной к дверям. Если бы она приблизилась к нему и заглянула в лицо, она бы испугалась. Павел походил на бойца перед судьбоносной атакой: суровый, непоколебимый, спокойный. Казалось, вся его душа затаилась в серых, обычно наивных, глазах, готовая рвануться в бой чуть только скрипка взметнется к плечу и взлетит над струнами смычок.
Борис слонялся по комнате позади брата. Он понимал, что так угнетало мальчика весь вчерашний вечер и с какими мыслями Павел проснулся нынче утром. Накануне оба позорно бежали от преступного разгула чужой скрипки, расписавшись в собственном бессилии. Вот что заставляло стонать сердце юного скрипача.
Остановившись возле фортепьяно, Борис рискнул обратиться к брату.
— Паш… Пашка. Ты что задумался?
— А?… Подожди. Чувствуешь? Оно в воздухе… Как будто, гроза собирается.
— Да ты что? Небо чистое, как…
— Нет. Гроза в звуках. Он концентрируется… Борька, следи за балконом! Выкати меня туда, выкати!
Борис схватил ручки коляски и толкнул ее к порогу.
— Музыкант!
Возглас брата отдернул взгляд Бориса от пола. Ему показалось, что на противоположном балконе из черной тени, отброшенной козырьком крыши, вылепилась фигура. Человек в черном халате.
— Он возник из ниоткуда. Борька, я так и знал! Это фантом! Дух, призрак!
Не будь Борис убежденным реалистом, он бы поверил мальчику. Но разум тут же предоставил переполошившимся чувствам логичное объяснение: резко поднятые глаза, свет и тень — все это послужило причиной видения. На самом деле человек просто-напросто вышел из сумрачной комнаты на освещенную площадку.
— Паш, уймись. Всего лишь сосед-бухгалтер и…
И тут «бухгалтер» медленно поднял скрипку, которой мгновение назад не было в его руках. Плавно вознесся смычок. И полилась музыка.
Баховская соната ля-минор. Но не вздохи влюбленных, чьи сердца трепетали в предвкушении встречи, не страдания скитальца вдали от родной земли пела странная скрипка. Соната превратилась в мученические стенания приговоренного к смерти, в которых слышалась и горечь, и сарказм, и жалость к себе, и ненависть к тем, кто оставался жить.
Оглушенный лавиной разноликих чувств, Борис не заметил, как Павел прильнул щекой к теплому дереву своего инструмента. Струны притаились в ожидании… Призывный перелив пролетел над двором и ринулся наперерез рыдающей сонате. Борис вздрогнул, когда слух его обволокла пауза — детище изумления. Она длилась всего миг, а затем исчезла в жизнерадостном престо, хлынувшем из-под пальцев Павла. Обретшие свободу ноты без устали мчались друг за другом, и не было им конца. Они кружились над домом вместе с пыльцой цветущих яблонь, раззадоривали ленивые ароматы едва распустившейся сирени и играли в пятнашки с ветром среди развешанного хозяйками белья. То звучало чудо самой весны.
Черный Музыкант, замолчавший под напором жизненной силы, вновь обрел голос. Тяжелые аккорды потекли над асфальтовыми дорожками городского двора. Фатальное одиночество и безысходность утверждало давящее адажио. Человек ничтожен, он песчинка в гигантском мире — угрюмо гудела скрипка. Извивающимися полутонами мелодия ползла вверх по октаве, и завывание воображаемого океана наполнило пространство. Жизнь швыряет человека в бушующие волны, — продолжал черный Музыкант, — бьет о глухие стены, слепленные из тысяч бездушных песчинок. И ни одна из них не двинется, чтобы позволить потерявшемуся в вихре судьбы отыскать свое место в холодной череде скал.
Подхватив образ моря и скалистого берега, смычок Павла широким взмахом вальса разогнал свинцовые тучи и открыл солнце. Повинуясь вдохновению Штрауса, песчинки, поднятые в воздух, кружили и стелились над берегом, норовя вовлечь в хоровод одинокую соплеменницу. Стань одной из нас, — взывали они, — иди в наш танец. Ты часть нас, а мы часть тебя! Иди же, освободи себя от одиночества!
Павлу показалось, что Музыкант в какой-то миг заколебался. Стремясь вырвать человека из паутины безысходности, юноша и его скрипка на крыльях Штраусовского «Очарования жизни» ринулись дальше по туннелям сознания, навстречу черному скрипачу. И… врезались в ехидный танцевальный напев.
Стань одной из нас, — передразнило ухмыляющееся стаккато, — и, как все, из «я» превратишься в «мы», такое же вульгарное, как уличный плакат! «Мы» — это масса, где тебя уже нет.