Голоса ускользнули от моего слуха и вскоре удалились совсем. На прощание проскрипела дверь.
— Нет,… брат, нет!.. тебя не убьют…
Я перевел взгляд на Лоренцо. Сейчас он действительно бредил. А пять минут назад?
Я заставил свои мысли выстроиться по ранжиру и тщательно изучил каждую. Первая: я удержал кинжал. Вторая: я закрыл брата своей спиной. Третья: Лоренцо понял, что я живу. И последняя: если я останусь в его теле, я убью его ядом, который источает моя загноившаяся рана.
Значит, я обязан убедить брата… отрезать меня.
Два человека. Два меча. Два лица. В лицах слишком много общих черт, чтобы усомниться в родстве…
Сон всплыл передо мной как явь. Сон, который показал мне прошлую жизнь. Господи! Мы прокляты за то, что убили друг друга. Так зачем же, Господи, ты выводишь нас на тот же круг? Мой брат, чье тело уродливо, и душа стонет от боли, неужели он не испил чашу вины до дна? Господи, сжалься над ним!
— Я знаю, ты понимаешь меня, — еле слышно заговорил Лоренцо. И его слова предназначались мне. — Брат, посмотри на меня. Я знаю, что в глубине твоих глаз прячется рассудок. Брат!
Я как мог крепко сомкнул веки. Он должен поверить, что там, на ночной улице, ничего особенного не произошло, что он сам выхватил кинжал и ударил бандита, а потом поскользнулся, и отросток тела встал на пути шпаги. Он должен поверить, в противном случае он никогда не согласится избавиться от меня и, следовательно, умрет вместе со мной.
— Брат, ответь мне… Посмотри на меня… Брат!
Он умолял. Требовал и опять умолял. Как долго? Не берусь сказать — я постарался забыться…
Вновь хлопнула дверь. Вбежал кто-то из слуг, вернее всего — Джузеппе.
— Пусть придет мой поверенный, — твердым голосом приказал Лоренцо. — Пригласи моего кузена и врача. Я хочу составить документ.
Сборы всех указанных персон были недолги. Лоренцо потребовал, чтобы врач осмотрел его и подтвердил традиционное — «находясь в здравом уме и твердой памяти». Затем он начал диктовать. Я почувствовал некоторое облегчение. Сейчас он объявит о согласии на операцию и…
— …заявляю, что ни при каких обстоятельствах не позволяю отделять от моего тела рожденного в одночасье со мной брата-близнеца…
В комнате застыла могильная тишина. Сейчас ему подадут перо и он поставит подпись. И это будет его смертный приговор. Я еще могу вмешаться, могу перехватить его руку… Идиот! Тогда уже все поверят, что мою голову посещают мысли.
Лоренцо берет перо… подпись… точка.
Не помню, как наступила ночь. И почему очнулся, тоже не помню. Огненная труба выжгла уже половину того, что было мною, а остальная часть тем временем медленно опускалась в холод. Так подходила Смерть. Я прекрасно знал ее. Интересно, есть ли еще на земле человек, который знает свою Смерть?
— Брат. Ты же слышишь меня…
Слышу…Ты сумасшедший. Зачем ты это сделал?
— Чтобы ты остался в живых.
Я?… Я пытался сохранить твою жизнь. Это единственное, на что я был способен! Ты все испортил. И теперь я опять убиваю тебя… ядом.
— Нет. Прошлое не возвращается! Ты не умрешь, и я не умру. Слышишь, брат? Мы слишком зависим друг от друга. Тем паче! Мы будем всегда, всюду держаться друг друга… Вернемся в родовое имение, там нас ждут. Помнишь Лючинду? Она смеялась и говорила, что ничего не имеет против мужа с двумя головами. А яблоневые сады… Ты помнишь сады? Каждую весну там бушевало море белых цветов. Помнишь?… Брат… Брат!
Мое сознание уплывало вслед за теплыми воспоминаниями в белое бескрайнее море. Ласковый шелест лепестков, тонкий божественный аромат… Вдруг огненный взгляд прорезал убаюкивающий туман. Отчаянные карие глаза, полные решимости и страха одновременно. То был страх не за свою жизнь. То был страх за мою жизнь. Горячая ладонь уперлась мне в грудь там, где запиналось сердце.
— Брат!..
— Брат! Да черт тебя дери! Очнись!
Мне саданули кулаком в грудь. Вроде бы уже не первый раз.
Вспышка.
Я зажмурился и в следующую секунду с опаской огляделся. Под потолком висел диск неонового осветителя.
— Брат! — он стоял надо мной, белый как мел, с рукой, занесенной для оздоровительной пощечины. — Брат, ты меня слышишь?
— Слышу, — неожиданно для себя внятно произнес я.
Он выдал вздох, граничащий с облегченным стоном, и медленно опустился на пол возле койки, на которой я лежал.