Новое утро. Новая роса. Сейчас бы на сенокос, как водится в эту пору!
Деревня молчала. Потрясенные, люди сидели возле своих и соседских домов, перемазанные сажей, наглотавшиеся гари, бледные и измученные.
Ощущение зреющего внутри взрыва заставило Глеба подняться и пойти прочь. Его лихорадило. Что-то с трудом сжималось и разжималось в груди, не давая дышать. Липкий горячий пот тек по лицу, щипал глаза. Он шел к реке, шатаясь, и мысленно уговаривал Тамару остаться в деревне.
Не напугать бы… Только бы ее, малышку, не напугать… У них и без меня достаточно горя… Плохо. Вот это называется плохо.
Он упал у воды. Руки и ноги свело мучительной судорогой. И взорвалось. Распрямилось, как годами стянутая пружина. Ухнуло сердце, воздух с шумом ворвался в легкие. И он закричал. Нечто мощное хлынуло в голову. В глазах померкло. Сознание отключилось.
— Глеб… Ну, Глебушка…
— Оставь его, милая, пусть поспит, — женская рука бережно отогнула ворот рубахи и коснулась горячей груди. — Ох, матушки, голова-то отчаянная. В самое пекло кидался. Угорел. Бывает.
— Тетя Вера, он проснулся.
Глеб как раз начал воспринимать смысл слов над собой. Приподнял ресницы. Тамара.
— Твой цветок родился, — девочка захлопала в ладоши.
— Где я? — он не узнал своего голоса.
— Все хорошо, Глебушка, все хорошо, — тетя Вера мягко отодвинула девочку и мокрой тряпицей отерла его лицо.
Красный след на белесой ткани.
— Что это?
— Пустяки, ссадина, — она еще раз промокнула кровь и устало поднялась. — О корягу на реке ударился. Заживет. Поспи, все пройдет.
Она исчезла из поля зрения. Появилась Тамара.
— Ты нашел свой горизонт? — серьезно спросила она.
— Кажется, я промахнул его с хода… — выговорил Глеб и опять забылся.
По очереди возникали Борис Сергеевич, заставлявший пить какой-то горький настой, синеглазая Тамара, тетя Вера с чашкой бульона, опять Тамара и так по кругу. В конце концов наступило просветление. Глеб долго созерцал дощатый потолок, потом окно, затем собрался с силами и сел. Собственные движения удивили. Ему показалось, что еще миг, и он взлетит над кроватью. Ухватившись за угол печки, он поднялся. Голова кружилась, в горле скопилась горечь.
Хлопнула дверь.
— Э, да ты уже на ногах! — воскликнул Борис Сергеевич. — Доброе утро, сынок.
— Что со мной вчера было?
— Вчера? Да ты два дня пластом лежал! Видать, накопилось: и драка, и пожар. Раньше-то так бывало?
Глеб покачал головой.
— Со мной что-то произошло. Внутри. Здесь, — он прижал руку к груди. — Моя кровь теперь всегда алая. Я стал… как человек.
— Кхе, — Батяня крякнул, подошел к столу и указал Глебу на кровать. — Сядь-ка, сынок. Давай разберемся.
Тот послушно сел.
— Вот что я тебе скажу. Ты это «как» брось раз и навсегда. Помню, говорил мне про индивидов из пробирок. И черт с ними. Ты — не они. И слово-то придумали «индивид». Индивидуалист. Тьфу!..Ты, Глеб, наш парень. А коли наш, так и внутри у тебя всё нашенское. Глянь, вон как ты о корягу приложился. А меня, видал, доска приласкала, когда огонь тушили, — он закатал рукав и показал Глебу глубокую рваную царапину на предплечье. — Что, не одинаково?.. То-то. Вот мы на сенокосе были. Люблю я с утреца: строем дружно «у-ух», и стебли под косой ложатся! А ты?
Глеб улыбнулся.
— Ага. Ну а гады на мотоциклах? Я б их с навозом смешал, будь моя воля. Таких бы… Ладно. А ты что думаешь?
Ответа не потребовалось, все было написано на лице.
— Во-о, — Борис Сергеевич удовлетворенно закивал. — И где, скажи, между нами разница?
— Вы старше.
Батяня расхохотался.
— Ох, уморил! Понял теперь, что я тебе говорю? Да? Ну и хорошо. Сегодня баньку натопим, настой из травок у меня для такого дела есть. Что б всю хворь твою под зад коленкой!
На дворе навстречу Глебу вышла Тамара.
— Твой цветок родился, — сказала она, на этот раз грустно. — Ты нашел свой горизонт. И мы никуда не пойдем вдвоем?
Он подхватил девочку на руки и прижал к себе. Ответ запутался в мыслях. Капсула сброшена навсегда. Стремительная генная мутация, подготовленная годами сознательных и несознательных усилий, изменила физиологию организма, приведя его к единому биологическому ритму земли. «Ты стремишься к пределу бесконечности», — вспомнились слова Антона. У бесконечности нет предела, любая величина при любых условиях лишь приближается к нему и… сама обретает свойства бесконечности.
— Тома, — начал Глеб тихо, — мой горизонт по-прежнему далеко-далеко. Идти к нему нужно всю жизнь. И я пойду, потому что теперь я знаю дорогу. Я пойду для того, чтобы ты нашла свой дом. Свой дивный дом. Мы вместе его найдем. Ты хочешь этого, кнопка?
Она широко улыбнулась.
— Хочу. Мы пойдем искать наш дом!
— Филипп Алексеевич!.. Филипп Алексеевич!
Его настойчиво трясли за плечо. Он поднял отяжелевшую от бессонных ночей голову: заснул прямо за столом в химической лаборатории.
— Филипп Алексеевич, в саркофаге началось движение! — главный генетик стоял над доктором Жулавским с электронным блокнотом в руках.
— А? Когда?
— Три минуты назад. Необычное движение, мы такого еще не наблюдали… — теперь Генрих Васильевич общался с взъерошенным затылком, поскольку Филипп уже опрометью мчался по коридору.
— Параметры процесса?… Диагностика среды?…
Генетик не успел ответить. Филипп ворвался в свой кабинет и кинулся к дверям в опытный полигон.
Саркофаг стоял на месте, подсвеченный мощными лампами. Никаких видимых изменений.
— Сюда смотрите, вот здесь, — Генрих Васильевич спешно развернул к Филиппу один из мониторов.
Тот уткнулся в экран.
Мутный силуэт внутри саркофага двигался. Конечности вздрагивали, импульсивно колебалось тело. Голову и лицо рассмотреть не удавалось. Филипп метнулся к другому монитору, к третьему, четвертому.
— Он живет, — доктор Жулавский попятился. — Смотрите, он живет!!
Щелкнул код замка и на пороге показался заспанный Стас в махровом халате поверх пижамы.
— Стас, он живет! — Филипп схватил друга за плечи.
— Слушай, ты погоди, не шуми. Это может значить, что угодно…
И тут в помещении раздался отчетливый звук удара. Саркофаг дрогнул. Люди застыли в нелепых позах.
Второй удар. Крышка треснула.
Он взялся руками за края капсулы, поднялся на колени. Плечи напряглись. Рывок.
Черные прямые волосы, крутой гладкий лоб, идеальные линии лица. Карие глаза. Он стоял перед людьми в полный рост. Прекрасный атлет на пьедестале.
— Мой Орион, — пробормотал Филипп и разрыдался.
Индивид перевел на создателя безучастный взгляд. С обнаженного тела стекала вода.
Стас опомнился и подбежал к разбитой капсуле.
— Иди к нам, — он протянул ему руку. — Мы тебя ждали.
Мгновение непонимания. Затем сильная ладонь медленно сомкнулась с рукой человека.
— Холодновато тут, да? — тихо произнес Стас. — Ничего, привыкнешь, малыш.
Он снял халат и бережно накинул на плечи индивида.
Глава 8. Корни
К осени жизнь в Белкове вошла в прежнюю колею. Хлев Кожемятовых всем миром отстроили заново, подладили избу Воеводиных, кое-как восстановили запасы сена, убрали урожай. Грузовик пыжился и удовлетворенно урчал, возвращаясь с полей в родной гараж. Глеб починил оба трофейных мотоцикла, и теперь у сельчан в распоряжении появился новый транспорт. Глухонемой Андрей с удовольствием катал братишку по округе под надежным присмотром наставника, и был, кажется, на седьмом небе от счастья.
А вот Семеновы деревню покинули. Как только мать оправилась, Елена заявила — уходим. Навсегда. Мол, вы все тут зло сеете, и Господь гневается. Собрали спасенные из пожара пожитки, и пошли. Глеб предложил хотя бы до шоссе подвезти — отказались наотрез.
— Не по-христиански думают, — возмущалась Кожемятова. — Ее с того света вернули, а они обвинили нас во всех бедах, да еще и божий гнев приплели.
Кожемятова имела полное право обижаться. Лишь ее искусство травницы вытащило несчастную женщину из могилы.