Эти девочки занимают добрую часть моего досужего времени. Они подружки — не разлей вода. И я, видимо, для них тоже некто вроде подружки. Еще с нами по жизни Димон тусовался, но вот уже около месяца о нем ни слуху — ни духу. Теперь наше трио вызывает недвусмысленные взгляды и толки. Но близкие нам знакомые знают, что дальше дружбы и показного флирта дело не заходит. Остальных же даже интересно разыгрывать и приводить в шок нашим вызывающим поведением.
Света и Аня очень разные. Светка — жгучая брюнетка от природы, с коротенькой стрижкой, курносая, зеленоглазая, тоненькая, изящная. Она старшая в нашей компании, ей двадцать четыре, но на вид она подросток. У Светки бешеный темперамент, она заводила и организатор всего нашего досуга. Аня же тихая, спокойная девочка. Ее рыженькие локоны спадают на плечи и придают и без того мечтательному взгляду совершенно сказочный вид. Она невысокого роста, идеально сложена, у нее тихий приятный голос. Одним словом — Фея.
Такая наша дружба продолжается уже почти три месяца, и каждый из нас в тайне ждет достойной развязки сложившихся отношений, и каждый боится этой развязки. Когда был Димон было проще. А теперь — третий всегда лишний. Я понимаю, что от меня, как от мужчины, мои девочки ждут инициативы, предоставляя право выбора. Но я не могу выбрать. Они мне обе очень дороги. Наверное, я каждую из них люблю одинаково сильно. Или наоборот, не достаточно сильно люблю, чтобы выбрать. Да, пожалуй, не справившись с такой дилеммой, третьим лишним стану я. Нет, я этого не переживу.
Оказалось, что пережить этого мне и не было суждено. Все на свете потеряло смысл в долю мгновения. Единственное, что существовало — это безумно громкий резкий автомобильный сигнал, казалось, что он разорвался взрывом в моей голове! Визг тормозов! И удар! Все. И тишина. Сначала просто тишина. Потом звенящая тишина. Потом шипящая, жужжащая, гудящая… Я парю, я парю не в потоках теплого воздуха, а в отражениях звуков, которые постепенно разделяются на голоса, я начинаю различать отдельные слова и предложения:
— Ни … себе! Вот черт! — выругался мужской голос.
— А кого сбили? Он дышит? — это явно девушка.
— Ты что о…ла?! У него мозги на полдороги, — опять мужик.
— Ой, мамочки! А «Скорую» вызвали? — женщина в истерике.
— На фига «Скорая»? Менты нужны, — мужик.
— Я не виноват… Он сам выскочил… Тут же движение… Он сам… Я не смог… Он сам… Это не я, — этот мужской голос был тише всех, это были не слова, а всхлипывания, он говорил их не для кого-то, а себе, для себя.
Мне хотелось успокоить этого человека и сказать, что мне даже не больно, но у меня не получалось. Я почувствовал во рту сладковатый привкус, пахло чем-то приторным, мне стало тошно и холодно, этот холод шел изнутри и разливался во мне и вокруг меня.
Вой сирены. Я увидел подъезжающую «Скорую», тут же — «Милицию». Толпа расступилась. На дороге лежал… я. Вернее, то, что от меня осталось. Мое первоначальное изумление сменилось паникой. Я вижу себя сверху. Это мистика! Неправда! Этого быть не может! Это и есть смерть? Я умер? Спасите меня, спасите, сделайте что-нибудь!!! Спокойно. Спокойно. Я абсолютно растерян, и в прямом и в переносном смысле. Так, если я смотрю сверху, я, получается, душа. Надо возвратиться в свое тело. О, Боже! Это я, не верящий во всякого рода сказки, об этом думаю? Спокойно, спокойно… Надо взять себя в руки. Так, в руки… А есть ли у меня теперь руки? Возвратиться в тело. «Тело», слово-то какое страшное. Но само тело еще страшней: то, что некогда было головой, теперь больше походило на разбитое сырое яйцо (опять Курочка Ряба), конечности неестественно вывернуты, а крови не много… Да, если такой труп оживет, то все окружающие живые станут трупами от ужаса. Я попытался приблизиться к своим останкам. Но ближе, чем на метр у меня этого не получилось. Тело словно находилось в мыльном пузыре. Он прогибался и пружинил, но не лопался, не давал мне приблизиться к цели. Все мои попытки были напрасны.
Никто не обращал на меня внимания, словно меня и нет. А есть ли я? Я не ощущал себя участником этих событий, только наблюдателем. Мне было любопытно, я видел и слышал все, что хотел. Положенные люди фотографировали место происшествия, что-то измеряли, опрашивали свидетелей и разгоняли зевак, возились с телом. Никто не смотрел в мою сторону, кроме одной пожилой дамы, даже, можно сказать, старушки. Просто божий одуванчик. Она, приподняв к небу некогда темные, но ныне выцветшие глаза, смотрела прямо на меня, улыбалась и что-то истово шептала. Кто она? И что она знает неведомое остальным? Картинка расплылась, все потемнело.