Матрос молчал, уставившись на собственные тапки. Пальцы беспокойно елозили по колену. Агеев подавил вздох:
– Так и будем молчать до конца автономки? Ольховский, у нас не всё время мира в запасе, моя смена скоро кончается.
– Я не знаю, как об этом сказать, – Ольховский поднял гладко стриженную голову. – Я, когда подписывал контракт, думал, всё будет в порядке. И пока в базе стояли, мне нормально было. А тут… всё время под водой – я ёбнусь скоро… виноват, тащ доктор, свихнусь. Я не могу так.
Агеев хмыкнул, повертел в руках медкарту Ольховского. Ишь ты, тонкая совсем, почти не болеет.
– Я-то вам чем могу помочь, матрос Ольховский? Выписать успокоительных таблеток? Мы их на борту не держим: от них реакция замедляется и здорово в сон клонит. Или, может, мне пойти к командиру и попросить его срочно всплыть и вызвать спасательный вертолёт, потому что матрос Ольховский пересмотрел свой выбор жизненного пути и не хочет больше служить с нами на подводной лодке?
На худой шее дрогнул кадык.
– Не могу я, товарищ доктор, – глухо произнёс парень. – Видеть больше это всё не могу.
Агеев подавил вздох. Придвинулся ближе к столу, наклоняясь вперёд.
– Слушайте меня, матрос, внимательно. На флоте слов «не могу» нет. И если вам этого не объяснили в военкомате, я могу вам только посочувствовать. Но не буду. Потому что мне плевать, что у вас в башке. И всем на лодке – плевать. От вас нужно, чтобы вы точно и неукоснительно, блядь, выполняли ваши должностные обязанности. И если для этого потребуется окунуть вас с головой в цистерну с дерьмом, мы это сделаем!
Ольховский смотрел на него, белый, большеглазый. Кадык так и вздрагивал над воротом рубахи.
– И это не потому, что мы жаждем напиться вашей крови, Ольховский, – тише произнёс доктор, откидываясь на спинку стула. – А потому, что море хандры не простит. Ни вам, ни всему кораблю. Так что намотайте сопли на кулак, задерите хвост трубой – и работать, работать! Когда вернёмся в базу – хоть в тот же день подавайте рапорт об увольнении, держать вас никто не станет.
Круглые чёрные зрачки всё так же смотрели ему в лицо. Ольховский молчал.
– Синяк покажите, – Агеев указал ладонью на его левый бок. Парень замотал головой:
– Всё нормально, тащ доктор, уже почти не болит.
– А раз нормально – бегом на боевой пост, блядь! Выполнять!
– Есть выполнять!
Криво отдав честь, матрос выскочил из каюты. Агеев покачал головой. Может, замполиту сказать – пусть с ним по душам побеседует? А то ведь два с лишним месяца на таких нервах хрен протянет, придётся в лазарет укладывать.
Повертев в пальцах карандаш, доктор закинул его туда же, где лежало обложкой вверх «Убийство в Восточном экспрессе». Какая история, а – поезд, отрезанный от мира, кругом снега, в купе труп, люди мечутся, не зная, куда деваться…
Мда, на подлодке – чтиво самое подходящее.
Насчёт «спасать» она, конечно, погорячилась. У неё оказалось вполне достаточно времени, чтобы вытащить из-под вороха вещей пачку тампонов, сбегать в гальюн, привести себя в порядок и спокойно пойти ужинать.
Вот только сейчас ложку подносить ко рту вообще не хотелось, хотя мясной суп пахнул пряно, аппетитно. Вниз живота то и дело накатывала горячая волна, в поясницу медленно, методично ввинчивали шуруп.
Ерунда какая-то. Да, девчонки говорили – кто-то в эти дни лежит пластом с грелкой в ногах, кто-то еле передвигает ноги и глотает но-шпу горстями. Но она-то – рассекала на велике по набережной, бегала сдавать зачёты, забиралась с альбомом и красками на склон, согнувшись в три погибели. Ну, ныла поясница пару дней, так она на это и внимания не обращала. А тут…
А тут глубина сто восемьдесят метров, чего ты хочешь. Не мудрено, что организм лихорадит. Хорошо бы к доктору зайти, взять таблеток – да не дай бог начнёт выяснять, что с ней, потребует её осмотреть. Нет, нельзя рисковать. По крайней мере, трюмные не разглядывают мусор, который выбрасывают из лодки. И бельё здесь не стирают, оно тоже летит в мусор, на смену выдают новое. Вот только в душ, конечно, каждый раз не набегаешься… ну ничего, влажные салфетки есть. Главное, чтобы никто…
Ай, ай, да ж что такое-то.
– Вершинин, а ты чего не ешь? – сосед, Паша Карцев, смотрит на неё искоса. – Не заболел?
– Нормально всё, – она растягивает губы в улыбке. – Просто неохота.
– Тогда я возьму твою котлету?
Цепкая рука Карцева с вилкой уже тянется к вожделенному мясу. Саша устало кивает:
– Не лопни.
– Такой разве лопнет, – фыркает акустик. – Ему хоть за всю команду брюхо набивай – всё мало будет.
Через стол Караян что-то рассказывает, блестя глазами, энергично жестикулируя ладонью. Все смеются, у командира подрагивают уголки губ, замполит недовольно хмурится. Караян поворачивает голову, смотрит на неё, поднимает брови – словно бы с вопросом. Она пожимает плечами. Недоеденный кусок хлеба всё ещё у неё в пальцах, она машинально отправляет его в рот.