В ноздрях противно зудит. Апельсиновый сок в стакане, кажется, отдаёт ацетоном. И ещё чем-то противно-маслянистым, сладковатым… или дело не в соке?
Саша поднимает взгляд от стакана, нервно вертит головой. Странно: так всегда пахло – или только сегодня? Сок этот она уже три недели пьёт.
Нет, нет, это где-то рядом, это…
Саша задирает подбородок, разглядывая скрученные листья фиалок в горшке, блеклые бутоны. Командир за своим столом натужно кашляет, прижимая ладонь ко рту, снова наклоняется над тарелкой, и Саша чувствует, что у неё самой скребёт и в горле, и в носу, и даже, кажется, в ушах.
– Фиалки? – доктор Агеев смотрит на неё с интересом. – А что, вполне может быть. Они выделяют эфирные масла – не в большой концентрации, но всё же… Слушай, а ведь когда батя не ходил есть в кают-компанию, ему вроде как легчало. И привезли их нам аккурат перед автономкой, до этого всё какие-то белые лилии чахли.
– Аллергия, – Саша утвердительно наклоняет голову. – Наверняка.
– Ну, тогда, как только снимают режим тишины, я посылаю матросов – пусть побросают всё это ботаническое царство в мусор к ядрёной матери. Молодец, журналист. А то батю нашего обследоваться не затащишь – поди пойми, от какой дряни его так сгибает пополам.
– Рад помочь, – Саша серьёзно кивает. – Слушай , а может, не надо выкидывать? Поставим их куда-нибудь, где командир редко бывает. К тебе… или хоть к старпому в каюту.
– Старпом нам эти фиалки знаешь куда запихнёт? – Агеев усмехается. – И потом, кто не создан для железа, всё равно на нём засохнет. Тут не надо сентиментальничать. А то приходил ко мне сегодня один… тонко чувствующий лирик, бля. Вьюноша бледный со взором горящим.
– Ты про кого?
– Знаешь такого – матроса Ольховского? Приходил ко мне плакаться, что лодка – слишком грубое место для его нежной душевной организации и что он хочет наверх, на солнышко.
Саша беззвучно вздыхает.
– Его можно понять.
– Понять – можно, а делать с ним что? Почему я, например, не сучу ногами по кушетке и не скулю «хочу к мамочке»? Почему ты, журналист, понимаешь, что, раз тебя хер кто достанет из лодки на свежий воздух, надо улыбаться и не истерить, а он, матрос – не понимает?
Она молчит. Что тут сказать?
– Понабрали детей на флот, – Агеев тянется за блокнотом, листает.
– Как, ты говоришь, его фамилия?
– Ольховский. Здоров, главное, как лошадь, а в голове – полный бардак…
Саша встаёт, и поясницу вновь простреливает – она с трудом удерживается от гримасы.
– Ну так ты разберёшься с фиалками?
– Ага, и командиру доложу, как ты их ловко вычислил, – Агеев улыбается во весь рот. – Бывай, журналист.
Он протягивает Саше ладонь, она с удовольствием жмёт её – и всё-таки решается:
– Слушай, а пару таблеток но-шпы не дашь?
– Дам, конечно, – Агеев лезет в шкафчик, – а тебе зачем?
– Да живот прихватило. Ерунда.
– Это бывает, – смеётся Агеев, – ты же знаешь, какая у нас тут вода после двойной дистилляции? С непривычки кишки в трубочку свернутся. На, – натряс жёлтых кругляшек Саше в ладонь, – только смотри, если до завтра не пройдёт или сильнее заболит – сразу ко мне.
– Спасибо, – Саша выдыхает с облегчением, запивает таблетки водой и уходит.
Облегчения хватает до ближайшего переборочного люка: скручивает так, что она с трудом разгибается.
Привалившись плечом к стене, она дышит ровно, медленно, глубоко. Сейчас таблетки начнут действовать, и будет легче. Сейчас.
– Вершинин, ты что, помираешь?
Саша со злостью оборачивается. Сосед по каюте, Илья, глядит на неё с усмешкой, скалит зубы.
– Не дождёшься, – хмыкает она.
– А я-то уж думал получить каюту в единоличное пользование. Тогда, значит, ты решил с железом пообжиматься? Так стосковался по бабам?
– Отвали, а? – Саша смотрит на него в упор. Поясница всё ещё горит огнём, и теперь, кажется, горят ещё и нервы.
– Экий ты сегодня сердитый, – смеётся Холмогоров. – Ну точно – спермотоксикоз. А наш док говорит…
Осекшись, он шумно втянул носом воздух.
– Погоди… это чё, дымом, что ли, пахнет?
Саша вздрогнула, попыталась принюхаться.
– Да вроде нет, не пойму… ой, глянь!
Из выгородки выползала тонкая белая струйка.
Илья побежал по отсеку к «Каштану», но раньше, чем он схватил рукоятку, по ушам ударил протяжный, заунывный вопль ревуна.