– Вызывали, товарищ командир? – журналист вытянулся на пороге. Белая рубашка, брюки, аккуратный пробор.
– Проходите, садитесь, – Кочетов указал на кресло с той стороны стола. – Пока выдалась свободная минута, решил сказать вам спасибо, Александр Дмитриевич. Вчера я даже спрашивал у химика, не повысил ли он каким-либо образом процент кислорода в лодке. Нет, всё по-старому. А дышится мне легче. И почти не кашляю уже.
Журналист просиял:
– Значит, точно была аллергия.
– Не ожидал, – негромко произнёс Кочетов, – не ожидал. В последний раз аллергия у меня была в пять лет на облепиху – она у нас на даже за сараем росла, и я каждый раз, когда мимо проходил, начинал чихать. Но эти фиалки – они же чахлые совсем, чему там быть опасному? Я бы в жизни не догадался.
– Доктор сказал, что быстро с ними разберётся, – Вершинин негромко засмеялся. – Я рад, что вам лучше.
– Да, и он сказал мне, что идея насчёт фиалок пришла в голову именно вам, – Кочетов взглянул на журналиста с интересом. – Как это вас озарило?
– Да я тоже как будто почувствовал… – Вершинин повёл узкими плечами. – В горле от них запершило. Я временами начинаю лучше запахи ощущать – и организм на них остро реагирует. Ну, а вас, Роман Кириллович, никакими фиалками не сломить!
– Спасибо на добром слове, – Кочетов засмеялся. – А ведь вы сами, Александр Дмитриевич, не лыком шиты. Когда вас прислали к нам, я грешным делом думал: не дай Бог аварийная ситуация – и как мы его спасать будем, всем экипажем? А вы справились. И мне помогли выздороветь. И командир дивизиона живучести вам удивляется – говорит, вы ему так разложили по полочкам первую помощь при баротравме лёгких, что не всякий офицер сумеет.
– Память у меня хорошая, – Вершинин блеснул глазами. – Не знаю, как на практике бы получилось.
– С практикой, конечно, у вас похуже, чем с теорией, – хмыкнул Кочетов. – Как вы пытались вслепую надеть гидрокостюм вверх ногами, мне уже доложили.
Журналист нервно передёрнул плечами – видно, живо вспомнилась неудавшаяся тренировка.
– Я буду работать над этим, товарищ командир.
– Правильно. Надеюсь, навыки выхода из аварийной подлодки никогда не пригодятся в жизни – ни вам, ни кому-либо из моего экипажа. Но готовым надо быть. Всегда.
Кочетов помолчал, покрутил в пальцах карандаш. Вершинин сидел с прямой спиной, смотрел пристально.
– Я всё хотел спросить у вас, Александр Дмитриевич. Как вы всё-таки решились?
Тонкие белые пальцы скользнули по гладкой скуле, обводя её. Вершинин, конечно, понял, о чём он спрашивал – понял и думал над ответом.
– Ну, на самом деле я мог бы, конечно, не приезжать сюда, – он слабо улыбнулся. – Журналистика тут ни при чём. Это всё море.
– Море?
– Я первый раз когда его увидел, оно было странное. Дядя нас в Анапу привёз – народу полно, пахнет тиной, вода мутная. А вечером я вышел из номера, спустился, свернул в сторону от большой тропы – и валуны, соль на языке, прибой так шуршит, будто шепчет, поговорить с тобой хочет. Я на валуне до полуночи просидел, дядя за мной примчался – прямо из бани, в халате. Ты, кричит, такой-растакой, не предупредил, перепугал. А я просто, не знаю, просто…
– Влюбились? – Кочетов придвинулся ближе к столу. Журналист, помедлив, кивнул.
– И мне вот показалось, что море мне шанс даёт. Не тратить жизнь на ерунду, а что-то о себе понять.
Кочетов не попытался сдержать усмешку:
– Поняли?
– Не знаю, – журналист подпер щеку ладонью. – Ещё есть время.
– Н-да, – Кочетов рассеянно покачал головой. – А я вот в детстве жил на Севере, и первую встречу с морем я не помню. Оно было всегда. И я всегда знал, что пойду в подводники, как отец.
– Ваш отец тоже лодкой командовал?
– Не успел. Он не вернулся из похода командиром боевой части. Двенадцать мне было.
Кочетов усмехнулся, кончик карандаша щёлкнул по крышке стола.
– Мама тут же собрала всё, что смогла, и увезла меня на большую землю. Мы как будто забыли о том, что существует флот, подводные лодки. Мама хотела, чтобы я стал врачом. Или юристом. Мне иногда кажется, она до сих пор не простила мне, что я уехал поступать в военно-морское училище… – Кочетов улыбнулся.
– Боится за вас?
– Боится, конечно.
Хорошо хоть не женился, а то были бы две реки слёз вместо одной. Из-за этого мать, впрочем, тоже сердилась: почему один до сих пор, так и не дашь внуков поняньчить… А, да сколько ни объясняй людям, хоть самым близким, свои причины – не поймут. Нечего и пытаться.
– Товарищ командир, – донеслось из «Каштана» на стене, – ремонт пятого отсека закончен, все система исправны. Замечаний нет.
– Хорошо, что нет замечаний, – хмыкнул Кочетов, подтягивая к себе рукоять на пружинистом проводе. – Даю вводную: пожар в пятом отсеке, горит фильтр. Освещение, естественно, отключилось.