– Я не могу понять, тащ командир, – в голосе явно слышится растерянность. Кочетов морщится:
– Иду к вам.
Дёргается к выходу, вспоминает про рванувшую установку и вновь тянется к «Каштану»:
– Приступить к ремонту холодильной установки.
– Есть приступить к ремонту холодильной установки, – репетует Караян, у него там что-то уже вовсю гремит.
– Палыч, – Кочетов поворачивается к старпому, готовому сорваться с места следом за ним, – центральный на тебе.
– Есть, – он послушно наклоняет голову.
Кочетов мчится в третий.
Если они потеряли члена команды, офицера, врача… потеряли Гришу Агеева, собранного, злого на язык, спокойного… даже не из-за ракет, блядь, из-за пустяковой аварии! Жены у него нет…. есть мать, звонить ей, она не будет верить, ни за что не будет верить… потом протокол, следствие, военный суд… Господи боже ты мой, пусть он будет жив, сука, только бы жив. Хуй с ним, с судом, но, Гриша, как же так?
Лужи крови он не увидел. Неподвижного тела на полу – тоже: Агеев лежал на койке и тихо стонал, пока фельдшер проворно бинтовал разбитую голову, а журналист стоял над ним с пузырьком. Резко пахло нашатырём.
– Гриша, слышишь, видишь меня? – журналист отставил пузырёк на стол, снова наклонился. – Сколько пальцев я показываю?
– Один, – глухо произнёс корабельный врач. – Средний. Перестань, а то я его тебе…
– Тихо-тихо, – Вершинин опустил руку. – Что случилось? Ты упал? Ударился?
– Ещё бы тут не упасть, когда пол под ногами прыгает, – Агеев поморщился. – Подошёл к шкафчику достать шприцы – и меня как кинет назад, на стенку. Как ударился, не помню… просто выключилось всё. Ооой, голова, – он потянул руку ко лбу, но Вершинин настойчиво отвёл её.
– Не нужно прикасаться к ране. Как болит?
– Как, как – сильно! Как будто шуруп ввинчивают.
Он закрыл глаза, тут же вновь тревожно распахнул их.
– Что с лодкой? Почему такой сильный дифферент? Мы же кувырнёмся на дно…
Фельдшер, поправлявший повязку, поднял голову, переглянулся с Вершининым, перевёл взгляд на Кочетова. Кочетов шагнул вперёд, к кровати больного.
– Мы всплыли в надводное положение, Григорий Алексеевич. Дифферент ноль. У вас, видимо, кружится голова.
– Товарищ командир, – Гриша улыбнулся бледными губами. – Вы… вам виднее.
– Рана на лбу поверхностная, – сказал Вершинин. – И, скорее всего, сотрясение головного мозга. Без компьютерной томографии точно нельзя сказать.
Кочетов повернулся к нему:
– Как лечить?
– Пять дней постельного режима, – пробормотал доктор, – ну, я за три на ноги встану…
– Отлежите все положенные пять, – сухо сказал Кочетов. – Александр Дмитриевич и Иван Сергеевич, – он кивнул на фельдшера, – будут вас наблюдать. Если состояние ухудшится, немедленно докладывайте мне.
– Товарищ командир, – прошелестел Гриша, – пожалуйста, не сообщайте в штаб, что меня ранило. Сотрясение за пару дней пройдёт, а вам запишут как халатность или ещё как-нибудь припомнят.
Кочетов помолчал, прошёлся по каюте – её хватило на три шага.
– Докладывайте мне немедленно, – повторил он. – Если Григорий Алексеевич почувствует себя хуже или его состояние не придёт в норму за пять дней, мы сообщаем в штаб и немедленно доставляем его на берег.
Вряд ли получится «немедленно», в штабе начнут проволочки устраивать. Ладно, это их дело. А команде главное – всем вернуться живыми и невредимыми.
– Александр Дмитриевич, – он повернулся к журналисту. – До выздоровления доктора замените его на посту. Поможете товарищу фельдшеру. Возьмите халат.
Серые глаза широко распахнулись:
– Есть!
– Товарищ командир, – улыбка на Гришиных губах могла бы сойти за лукавую, не будь уголки белыми от напряжения, – а запись в вахтенном журнале – будет?
– Григорий Алексеевич, – Кочетов хмуро взглянул на него, – коль скоро вы больны и можете испытывать проблемы с памятью, я вам напомню, что в экстренных условиях имею право принимать любые меры, необходимые для обеспечения безопасности корабля. А вахтенный журнал – не ваша печаль.
Гриша слабо пожал плечами – и поморщился, прижал ладонь ко рту.
– Иван Сергеевич, – ровно произнёс Вершинин, – тазик принесите.
Глава 14
– Разрешите?
Саша подняла голову от карточки, исписанной мелким докторским почерком, спешно прикрыла зевок ладонью. Так уж заведено было на лодке: заходя к кому-то, надо непременно спросить разрешения, а вот ответа можно не ждать вовсе – заходи, да и всё.