Он потянул носом, жадно вдыхая запах спирта. Старшина кое-как помог замполиту усесться на кушетку, пока Гриша заканчивал бинтовать Белоглазову руку.
Гришин взгляд упал на марлевый плавник Кашалота, выкрашенный в синий и свисающий со стола.
– Константин Иванович, – Гриша сладко улыбнулся, – а как же с Днём Нептуна? Перенесём на завтра?
Замполит провёл ладонью по лбу.
– Нептун уже с нами поздоровался, – пробормотал он, с трудом шевеля языком. – Хватит его беспокоить.
Из ограждения рубки на верхнюю палубу Кочетов выскочил, как мальчишка. Ноги сами несли вперёд и вверх, а от свежего воздуха голове было легко и жарко, будто он опрокинул натощак одним махом стакан шила.
Всплыли. Выкарабкались. Теперь главное – найти поломку. Механики быстро найдут – и всё приведут в норму. Хорошо, что сейчас. Господи, как хорошо, что рули заклинило вот сейчас, а не через полторы недели, не подо льдами!
Кочетов снял пилотку, нарушая устав, подставляя затылок холодному колкому ветру.
Спешить пока некуда, времени у них с запасом. Пусть люди подышат. Вон, разбрелись по палубе, в робах, в свитерах, кто-то даже в кителе – ну да, особист… А вон кожаная куртка журналиста – он что-то говорит матросу Ольховскому, тому беспокойному парню, измучившемуся на глубине. Размахивает руками, белые волосы развеваются, и оба они смеются. Мальчишки.
Кочетов мерит ногами палубу. Хочется перейти на бег, дать кому-нибудь пять, закричать – как в детстве, когда они с пацанами носились босиком по деревне, прятались за кучей с песком и нараспев выкликали: «Маа-лаа-ко, тваа-рог, сметана!», подражая взрослым, а потом беззвучно ухохатывались, глядя, как озираются выскочившие дачники, нигде не видя продавцов.
Палыча бы сюда. Палыч внизу остался, с механиками. Позвать, что ли – а стармех пока вместо него…
– Ох, скажите, тащ командир – хорошо!
Штурман, розовый, румяный, смотрел мутными глазами. Ну конечно, всех шибает первый глоток свежего воздуха. А тут ещё и после такого прыжка на глубину четыреста с лишним.
– Хорошо, – выдохнул Кочетов. – Так бы и никогда не спускаться, а?
Штурман кивнул со вздохом.
Кочетов стоял, расставив ноги для равновесия: лодка уже мало-помалу начинала ходить вниз-вверх, море волновалось. Грудь, спину потихоньку пробирал холодок. Штурман отошёл в сторонку, достал сигарету, виновато поглядывая на него, и Кочетов хмыкнул: всякой химической гадостью надышаться и в лодке было можно, наверху хотелось дышать морем. Он подождал ещё, повернулся, прикидывая, возвращаться или позволить себе несколько лишних минут – и его схватило железными щипцами под рубахой в ту же секунду, что из рубки донёсся крик вахтенного:
– Тащ-ка!..
Кочетов уже видел сам: медленно, нелепо, молча, словно съезжая с ледяной горки, журналист сползал на заднице с борта прямо в море, тщетно пытаясь за что-то уцепиться.
Глава 18
Удар под дых – воздуха не глотнёшь, не издашь ни звука, только кряхтишь и сама себя не слышишь за звоном в ушах. Пытаешься шевельнуться, протянуть руку к черному борту – вот же он, совсем близко, но рука не слушается, даже пальцы не согнёшь. Под кожей иглы – больно, как же больно… но даже боль – где-то с кем-то другим. Роба, штаны, тапки тянут тебя вниз, и ты только зачем-то упрямо вытягиваешь подбородок, не даёшься. Из горла рвутся хрипы пополам с мычанием.
Канаты падают сверху – вот они, прямо перед тобой, и ты высовываешь из воды ладонь, стискиваешь пальцы. Новая боль прошибает от затылка до пяток – будто ты сжимаешь раскалённое железо. Только не отпускать. Ты уже не помнишь, почему, зачем, что дальше – не отпускай. Держи.
Тебя тянут вверх. Тянут, тянут. Чьи-то руки хватают тебя под мышки, переваливая через борт. Ты лежишь на боку, и хватаешь ртом воздух, и не можешь отпустить верёвку – ладонь разжимают силой.
– Вниз, тащите вниз!
Голос знакомый. Но ты не помнишь, кто это. Тебя держат за ноги, за руки, головой вперёд спускают в темноту.
– Медчасти – приготовиться к приёму упавшего за борт!
Кто-то упал за борт? Точно. Это же ты. Но ты ведь не падала, ты просто подошла посмотреть на волны, и палуба подскочила, и вот ты уже на спине, сползаешь…
…сползаешь…
– Кладите на стол!
– Жив?
– Жив, в сознании. Холодовой шок. Сергеич, спирт сюда, живее!
– Может, грелку?
– Потом. Одеяла тащите! Пройдись по каютам, возьми штуки три.
– А спирт как – наружу, внутрь?
– Всюду. Давай ещё – вон, в шкафу!
…Обод банки стучит о зубы. Кто-то трогает её лицо – она не чувствует ладоней, ощущает только, что ей раскрывают рот, вливают жидкость. Хочется выплюнуть, но приходится глотать, и внутренности обжигает – она кашляет, давится.