– Сухой свитер, штаны, трусы! – это Гриша. – У меня в каюте носки шерстяные – принесите. Снимайте это барахло.
С неё стаскивают робу, штаны – всё мокрое, хлюпает. Нет. Ни в коем случае. Она мотает головой, пытается выговорить вязнущие во рту слова:
– Пог’дите… Н’нада… Пог’рить с кмммндирм… пжлста…
– Тихо, тихо, – командир снимает с её ступней-ледышек тапочки. У командира белое лицо и всклокоченные волосы – всё уже было именно так, совсем недавно, в отсеке. – Потом скажете. Сначала – согреться.
– Тащ кммндир, – сипит, – ошшнь важно… дайте мне скзть…
– Спиртом разотрём, – Гришино лицо близко-близко. – Не боись, Сань, прорвёмся!
С неё сваливается последняя тряпка, и Гриша замолкает.
Молчат все.
Она закрывает глаза. Приплыли.
В каюте тихо, тихо, тихо.
И – голос командира:
– Чего стоите? Оказывайте первую помощь. Что там надо – растереть?
– Так точно, тащ командир, и в тепло…
– Ну так действуйте.
Жёсткие руки вминаются в её тело, а она проваливается куда-то в вату – ниже, ниже. Хочется спать.
Саша просыпается от холода. Её колотит, она пытается крепче прижать к себе что-то плотное, тяжёлое, лежащее сверху. Одеяло. Оно сползает, и локоть вылезает наружу – тут же становится холоднее в сто раз. Саша мычит в подушку, не открывая глаз, тянет ткань на себя, и тёплая рука обнимает её под одеялом, подпихивает что-то горячее, булькающее.
– Лежи, – чужое дыхание щекочет висок, – чего ты разметалась? Сейчас всё на пол улетит.
Руки подтыкают ткань, прижимают плотнее к её плечам. Саша облегчённо выдыхает, пытается произнести «Спасибо», но язык заплетается.
Где она? В каюте? Кто с ней?
Она разлепляет глаза, приподнимает голову. Рядом на подушке черноволосая растрёпанная голова Артура, он смотрит на неё из-под прикрытых век.
– Чего ты дёргаешься, – зевает, – спи давай.
– Я долго спал?
– Часа три. Мёрзнешь?
– Угу… – она придвигается ближе, щека утыкается в его шерстяной свитер. – Колючий.
– Я-то? – Артур хмыкает. – Конечно, колючий.
– А что ты тут делаешь?
Она тоже зевает, её тянет в сон, но держит, не даёт провалиться неясная тревога внутри: что-то случилось. Что-то ещё кроме того, что она упала в ледяную воду и чуть не умерла.
– Тебя согреваю, – Артур пожимает плечами. – Док сказал, нужно тепло человеческого тела. А за твою живучесть вроде как всегда отвечал я, мне и велели.
– Спасибо, – выдыхает Саша. – Я вам, наверное… ну, то есть, из-за меня… – язык снова слушается плохо. – Столько хлопот…
– Да хуй с ними, с хлопотами, – отрубает он. – Главное, вытащили. Нельзя, блядь, нельзя расслабляться на лодке. Ты думаешь: проскочил – и тут-то к тебе подкрадывается толстенькая полярная лисичка.
Он смотрит поверх её головы, в подволок, ладонь так и лежит у неё на боку. Грудь тихонько приподнимается и опускается, ворсинки свитера слабо потирают её щёку, покалывают.
– Ты двойняшка его, да?
Саша дергается, её снова прошивает холодной иглой. Вот оно. Вот. Всплыло на поверхность и никак не хочет тонуть.
Ладонь Артура легонько дотрагивается до её спины.
– Не хочешь – не говори. Но командиру объяснить придётся.
– Вся… вся команда видела? – она сглатывает.
– Вся не вся, но видели многие. На глюки от радиации такое не спишешь, – Артур усмехается без особого веселья.
И она усмехается в ответ. Ей бы испугаться по-настоящему, соскочить с койки, заметаться, забросать Артура вопросами – что теперь будет, что делать, как объяснить Кочетову и остальным, что она не хотела ничего плохого, просто пыталась… пыталась – что? Голова ватная, тяжелая, думать трудно, слишком хочется спать. Холодок, впрыснутый страхом, уходит, по телу разливается ленивый тягучий жар, будто она глотнула глинтвейна. Хотя какой уж тут глинтвейн, на лодке. Один сплошной спирт.
Шорох одеяла, негромкое:
– Ты чего?
Приходится открыть глаза. Артур смотрит на неё, приподнявшись на локте, костяшки пальцев упёрлись в щёку.
Она моргает, пытаясь сообразить, о чём он, и он тихо спрашивает ещё раз:
– Чего смеёшься?
– Смешно, – выдыхает она в подушку, глаза закрываются сами собой. Грелка булькает в ногах, Саша пытается придвинуть её ближе, и нога Артура прижимает её к Сашиным ступням в колючих носках. Она благодарно хмыкает и нехотя ворочает языком, договаривая:
– Потому что не страшно.
– Н-да, товарищи офицеры, – Кочетов придвинулся ближе к столу, наваливаясь на него локтями. – Вот так история.
Его ближайшие подчинённые молча рассаживались, глядя на него – хмурые, растерянные. Вроде никто и не знал, что сказать, все ждали слов от него, командира, как вдруг замполит дёрнулся на своём стуле: