– Командир слушает.
– Говорит старпом, – голос Палыча: замотан вусмерть, но держится. – Докладываю: матрос Ольховский обнаружил в третьем отсеке неисправность распределительного щита. Из-под крышки шёл дымок, плавилась изоляция. Неисправность своевременно устранена, щит функционирует в штатном режиме.
– Принято, – Кочетов кивнул.
Дымок из-под крышки – слабый, тоненькой струйкой. Едва уловимый запах гари в пропахшем маслом и железом отсеке. Одна-две минуты – обесточил щит, снял крышку, накрыл плавящиеся провода, перекрывая доступ воздуха, и готово. Три минуты – искрит, трещит, хватай баллон, пускай пену. Пять минут – горит отсек, горят люди, и некуда всплывать. Сверху лёд.
– Заметь – не на вахте, не у себя на посту. Он просто шёл из медчасти в кубрик. А вахтенный так и прощёлкал клювом пожар в собственном отсеке.
Кочетов хмыкнул себе под нос.
– Ольховского – поощрить… у него ведь было два взыскания?
– Уточню, Роман Кирилыч.
– Короче, сними все.
– Объяви ему благодарность от моего имени… нет, я сам объявлю. Вахтенному – взыскание и…
И внеочередная вахта? Чтобы у него была лишняя возможность угробить корабль?
Кочетов скривил рот, зло усмехнулся. Что тут можно придумать? Как, ну вот как вбить в голову молодому долбоёбу, что на вахте всё как будто понарошку, но умрут они по-настоящему?
– И пусть следующим чистит дерьмо в ЦГВ. Сними его с вахты и позови ко мне, я с ним поговорю.
– Есть!
Судя по голосу, Палыч был доволен, что душеспасительные беседы проводить не ему.
– В остальном – всё в порядке, тащ командир. Следуем курсом двадцать пять, скорость пять, глубина восемьдесят.
– Добро.
Он щёлкнул рычажком, отключая связь, отпустил рукоятку «Каштана», и провод закачался, подпрыгивая.
Кочетов поднялся, зашёл в гальюн, плеснул в лицо холодной водой из умывальника. Из зеркала на него уставились покрасневшие глаза-щёлочки под слипшимися от влаги ресницами.
Ну, чего уж там разглядывать. Растереть полотенцем лоб, щёки, шею – и обратно в каюту. Ложиться теперь нет смысла. Сейчас придёт матрос, вправить ему мозги – и на мостик.
Лодку, команду то и дело испытывают на прочность, ищут брешь. Загоревшаяся проводка, изменение плотности воды, сбившиеся показания глубиномера – если нащупают мягонькое, слабое место, вроде этого мальчишки, зевающего на вахте, то авария обеспечена. А при аварии в этих широтах – девяносто шансов из ста на то, что выживших не будет.
Кочетов прополоскал рот, смывая кислый привкус, достал из кармана мятную жвачку. Холодок под языком здорово бодрит, лучше всякого кофе, который ещё и сажает сердце. Впрочем, что здесь, на лодке, не сажает сердце, хотелось бы знать…
– Товарищ командир, разрешите?
Кочетов сплюнул мятную подушечку в ладонь, убрал под салфетку.
– Входите, – он повернулся боком к двери. – Рядовой Кряква. Рассказывайте, как случилось, что вы чуть не запекли нас всех на гриле.
Струны под смуглыми проворными пальцами легонько тренькали – Саше казалось, что озорную и грустную мелодию она уже где-то раньше слышала. Артур усмехался уголком рта, он не смотрел на струны, на лады, его взгляд рассеянно скользил по стене каюты, время от времени возвращаясь к Сашиному лицу.
– Вот, решил вспомнить, – хмыкнул он. – А то пальцы скоро гнуться перестанут.
– Неудивительно, – Саша сочувственно кивнула. – Я видела тебя в центральном, когда всплывали вчера – у тебя пальцы так бегали по пульту, что и не разглядишь.
Артур отрывистым звуком прочистил горло, его рука потянулась к распахнутому вороту РБ, расправляя смявшуюся ткань.
– Я думал, ты в центральный ходишь смотреть на что-нибудь поинтереснее. На командира, например. Или на штурманские карты.
– В картах я не разбираюсь, – она пожала плечами. – Это надо какие-то непостижимые мозги иметь, чтобы всё высчитать, ткнуть в точку на карте и сказать: «Наша лодка здесь». А у меня вообще с расчётами туго.
Он прищурился, подпер подбородок ладонью:
– Разве врачу расчёты не нужны?
– Да какой я врач, – Саша усмехнулась, – бросила после четвёртого курса. Ну как «бросила» – академ взяла. Решила, что к рисованию у меня больше лежит душа.
– Илья говорил, ты здорово рисуешь.
– Илья? – она нахмурилась. Вот тебе и раз: оставляешь в каюте альбом и думаешь, наивная, что он там в полной сохранности. – Ну… мне приятно. Так-то это только наброски, зарисовки – может, потом что-нибудь интересное выйдет, когда вернусь.
– А что, – Артур засмеялся, – это будет поинтереснее, чем репортаж. Монументальное полотно «Подлодка во льдах, или Кому дома делать нечего».