Она отступает на шаг в сторону, но он, кажется, вовсе не намерен вставать вместо неё, и она отлепляет пластырь, вытягивает из манжеты воздух шприцом.
Да. Дышит.
Теперь трубку – на вдохе, быстро, но плавно. Главное – не повредить связки.
Трубка стукается о стол. Сергей протягивает тампон – вытереть всё во рту, удалить слюну. Ещё раз провести от нёба к языку.
Она косит глаза – не на датчик дыхания, а на грудь Артура, медленно приподнимающуюся и опускающуюся. Он шевелит губами, и всё его тело напрягается, вздрагивает от короткого сухого кашля.
Она испуганно вскидывается, и Гриша поднимает ладонь:
– Это нормально. Главное сейчас не раздражать горло.
Она кивает. В голове шумит, как будто волна бьётся о борт лодки.
– Ну, вот и всё, – спокойно говорит он. – Можешь идти отдыхать. Мы с Серёгой отведём его в лазарет, будем следить за восстановлением. Острая стадия миновала, но антигистаминные препараты ему сейчас необходимы. И горло чтобы зажило.
Она опять кивает.
– Командиру сама доложишь? Интубировала ведь ты.
– Доложу.
Голос сел, как будто это ей в глотку ларингоскоп пихали.
Она снимает маску, снимает шапочку, подходит к «Каштану». Пальцы занемели, с трудом удерживают рукоять.
– Процедурная – центральному, – прочищает горло, но оно всё равно сипит. – Интубация прошла успешно, жизнь капитана третьего ранга Караяна вне опасности.
– Молодец, – тихий, тёплый голос Кочетова. – Молодец, Александра Дмитриевна.
В горле перехватывает сильнее. Она отпускает рукоять, выходит из кают-компании. Жгучая соль в глотке, в носу, в глазах распирает, рвётся наружу, и Саша опускается прямо на пол, как была, в халате.
Она сжимается в комок, стискивая маску в кулаке. Она рыдает в голос, размазывает по щекам слёзы и сопли.
Кто-то выходит из кают-компании, но её не трогают. Она сама сейчас… она сейчас… сейчас, ещё немножко – подняться, дойти до своей каюты и лечь.
Спать очень хочется. Почти так же сильно, как плакать.
Горло бы промочить, хоть самую малость. До сих пор внутри печёт.
Он зря расслабился, когда всплыли. Подумал – пронесло. Надо ж так совпасть: аллергия, фельдшерская дурость, врач, которого он отпустил всего-то на час…
Подставил борт. Сам виноват.
Думал, на полюсе после своей вахты ляжет и проспит полсуток. А попробуй засни теперь.
Время он хорошо помнил – откачивали Караяна семнадцать минут. Но за эти семнадцать минут, кажется, можно было дойти от полюса в базу.
Ветер какой, пятки примерзают к палубе. Ну а что, молодец, выскочил в тапочках, трудно было из-под койки достать сапоги. Свалишься завтра – ещё добавишь работы медицинской команде, чтобы ей скучно не было.
Интересно, почему всякий раз, ругая себя, он делает это голосом Галки?
Она ведь, если вдуматься, и не ругала его никогда. Только пожимала плечами и улыбалась – невесело так, с укором.
Эх, Галка, знала бы ты, от какого пустяка может сдохнуть человек на подводной лодке…
– Тащ командир!
А вот и ещё один герой в тапочках.
– Я весь внимание, Сергей Иванович.
Фельдшер сутулится, неловко переступает с ноги на ногу. Ты-то хоть с палубы не сверзнись, как Вершинина три недели назад.
– Тащ командир, меня теперь в тюрьму посадят?
– Ты-то сам как думаешь?
Сергей медлит.
– Так-то надо бы, конечно, – он шмыгает носом. На таком ветру немудрено. – Из-за меня чуть человек не погиб. Но я ведь ничего плохого не хотел… я просто не подумал. Я вообще ни о чём думать не мог.
Кислородное опьянение, да. Третий месяц автономки. Кое-кто из учёных уверяет, что людей нельзя под водой держать больше двух месяцев: крыша едет. И, как правило, не быстро и эффектно, с фейерверками и судорогами, а исподволь. Не угадаешь: вчера с тобой служил адекватный человек, а сегодня ему бы на бережок, психику подлечить, не то может сотворить что-нибудь эдакое.
– Об этом ты будешь с капитаном третьего ранга Караяном говорить, – Кочетов пожимает плечами. – Я считаю, что состава преступления нет: пациент жив, и доктор обещает через несколько дней вернуть его в строй. И записи об аллергии на этот конкретный препарат в карте не было. С другой стороны, ты действительно подверг жизнь Караяна опасности… ох, чую, опять меня товарищ особист залюбит вусмерть своими требованиями «разобраться и наказать по всей строгости».
Фельдшер всё так же смотрит на него, и Кочетов машет рукой:
– На берегу разберутся. И поговори ты всё-таки с Караяном. Может, он намерен не тюремного заключения для тебя требовать, а твоей головы на серебряном блюде. И моей заодно.
– Вас-то за что, тащ командир? – изумляется Сергей. Кочетов усмехается.