Она читает вслух – медленно, как первоклашка:
– Это было противно?
Пожимает плечами.
– Не знаю… я про это не думала. Я вообще старалась не думать.
Да и правда. Что за херня в голову лезет. Лучше про тебя, Саш. У тебя волосы пушистые. Наклонись чуть-чуть, ага. Щекочут пальцы, мягонько так. Хорошо.
А руки прохладные. Ты только что с холода, с берега? Не похоже, щёки не покраснели.
Ого, как ты сильно… Нет, не больно, не отпускай.
Или нет, пусти. Самое ж главное не написал. Где там карандаш?
И чего ты смеёшься? Каракули разобрать не можешь? Я же вижу, щуришься.
– Пожалуйста.
Не отодвигайся, лицо сейчас хорошо видно в свете лампы. Розовый рот, неровная полоска зубов. Прыщик под нижней губой.
– На самом деле, это я тебе должна сказать спасибо. За то, что выжил.
А, да это-то всегда пожалуйста.
Сиди, Сашка, не отворачивайся, не опускай глаз. Смотреть бы на тебя и смотреть.
Наскоро протоптанная тропинка под ногами была рыхлой и неровной, сапоги проваливались по щиколотку. Снег налипал на них влажными комьями. Ветер, совсем слабый, тянул сыростью, и Паша с неудовольствием шмыгал носом. Не хватало ещё, чтобы вернулся насморк.
Лёху Ивашова сырость, судя по всему, не беспокоила: он стоял у самого борта, сняв шапку, запрокинув голову, и смотрел поверх Пашиной макушки, куда-то, где, не было ничего, кроме марлево-серых облаков.
Лёха услышал шорох шагов, глянул на Пашу:
– Весна.
– Здесь весны не бывает, – хмыкнул Паша. – Денёк похлюпает – и опять мороз.
– Всё равно, – Лёха с рассеянным видом покрутил головой. – Пахнет весной. Как у нас под конец апреля.
– Ага, самая слякоть, – Паша поморщился. – Как уволюсь, уеду куда-нибудь, где снега вообще не бывает. Только чтоб у моря. У южного. Чтоб купаться круглый год.
– А я домой хочу. И хер с ней, со слякотью. И пусть бакланы орут. И крыша в общаге протекла, и дорогу опять размыло. И «хорош спать, а ну пиздуй на корабль, через полчаса ввод ГЭУ, а начхим, сука, дрыхнет!» – Лёха засмеялся.
– Этого тебе здесь, что ли, мало?
– Да нет, – он махнул рукой, – просто – домой хочу. А ты разве нет?
Паша фыркнул:
– Хочу, конечно. Под одеяло – и спать, как сурок. А проснулся – грибным пирогом пахнет, компотом, Настюха ждёт не дождётся, когда я встану, а будить не хочет.
– Хорошо тебе, – засмеялся Лёха. – Так вот послушаешь – самого жениться потянет. А то возвращаешься в свою берлогу, а там тебя никто не ждёт, кроме грязных носков.
– И на кухне засохший батон, – Паше припомнилось возвращение из самой первой автономки. Отпустили их с корабля уже ночью, всё было закрыто – он об этот батон чуть передний зуб не сломал.
– Во-во, – Лёха сунул руку в карман, выуживая смятую пачку «Винстона». – Как раз две осталось, бери.
– Как ты растянуть-то умудрился до конца, – хмыкнул Паша, полез за зажигалкой. Неужели на корабле осталась? А, вот, завалилась за подкладку.
Зажигалка щёлкнула. Паша затянулся блаженно и глубоко, поглядывая на чёрный борт лодки, на сутулую фигуру вахтенного. Вот всё-таки многие ли могут похвастаться, что курили прямо на макушке земли?
– Но ведь женщины, Паш, они тоже не дуры, – Лёха опустил сигарету, выдыхая носом белесую струйку дыма. – Они, как и ты, хотят на юг, к тёплому морю и абрикосам. Кто ж со мной на север поедет?
– Кое-кто, вон, с нами на Северный полюс махнул, – хмыкнул Паша. – Повезло Артуру.
– Повезло, – Лёха серьёзно кивнул. – Гриша мог и не добежать вовремя. Говорит, счёт был на минуты.
Паша подавил желание поёжиться.
– Вот ведь, бля, из-за какой херни – укол, ногу сводило… Серёге бы яйца открутить, на самом-то деле.
– Он же не знал.
Паша вздохнул, переступил с ноги на ногу. Под подошвами хлюпнуло.
Вроде и не знал, а вроде – можно ж поаккуратнее, если у человека бывает аллергия? Это как с переборками: замполит, вон, до сих пор хлопает ими со всей дури, кремальера у него в руках аж визжит. А можно – тихонько, бережно.
– Эй, тюлени косолапые! – сверху, с палубы им махнула фигура в чёрном пальто. Паша сощурил глаза, узнал Илью.
– Радиограмма с берега! Всё! Домой идём!
Паша глотнул сырого холодного воздуха полной грудью, затушил бычок. Глянул на Лёху и от души, не думая, тряхнул его за локоть, крепко стиснул.
Лёха улыбался.
– Чего вы там черепашитесь? – Илья прошёлся по палубе. – Дуйте наверх, сейчас общее построение объявят.
Паша двинулся к кораблю первым – напрямик, сойдя с тропинки, загребая подошвами снег. Под ногами всё разъезжалось, чавкало, влажный солёный ветер щекотал нос.