О чем я? Какое теперь значение имеет синий, мертвящий огонь? Что он освещает? Вот днем — солнечный свет в окнах редакции, рабочая обстановка. За столами — литсотрудники, озабоченные вычиткой свежего номера. Возле меня, закинув ногу на ногу и бросив лопатки на спинку стула, сидит молодой, щеголеватый автор статьи «Переворот в упор». В ней о том, как тренеры бассейна разоблачают жулика-директора, который бессовестно кладет в свой карман немалые средства, поступающие от любителей плавания. Но разоблачают не потому, что борются за справедливость, а из мести, что директор с ними не делится. Я ему говорю, какую правку нужно внести в его статью, чтобы мы ее напечатали. Еще говорю, что переворот в упор — гимнастический термин, а у него в статье — пловцы. Здесь больше подойдет название «Бурный поток» или «В тихом омуте». Или что-то в этом роде. Он вертит между пальцами длинную сигарету, молча кивает, соглашается, хотя ждет, что мы сами внесем необходимые изменения.
— Все, идите и работайте, у вас получится, — сказал я. — И незачем приносить статью в редакцию, пришлите по электронке.
Автор ушел. Заелозила, зазвучала на столе черная планка мобильника. Я взял и услышал голос редактора издательства Марии Малышкиной. Она сообщила, что моя повесть одобрена и будет напечатана в сборнике «Приют». Я стал благодарить, но она перебила и сказала, что главный редактор предлагает мне в кратчайший срок собрать книжку и со мной заключат договор…
Я оглянулся на сотрудников — слышат ли, что слышу я? Нет, не слышат, а потому тихо сказал:
— Спасибо, Мария, уже приступаю. Меня не часто радуют, а ты…
— Ну, ну, перестань. Это тебе спасибо, потому что повесть написана хорошо. Про тебя говорят, что ты наш новый Куприн. Я сама рада…
Я отключил телефон и прошелся по комнате, улыбаясь и потряхивая головой. У прибитого на стену зеркала остановился — густоволосый чуб на лбу, темная, курчавая борода, темные брови, карие глаза; на верхней губе едва заметный косой шрам — удар автомобильным бампером, когда я из-под колес машины спасал мальчишку. Все тогда обошлось: и парня спас, и сам остался живым. Я часто вспоминаю тот случай и радуюсь, что он есть в моей жизни.
— Что случилось? — вскинул густые брови долговязый, носатый Гена Кусков.
— Ничего особенного, повесть приняли. И договор на книгу будут заключать, — сказал я, понимая, что далеко не каждый сотрудник может сказать о себе то же самое. Некоторые из них копят деньги на издание своей книги, а тут сам издатель предлагает — бесплатно!
— Повесть — хорошо. Значит, выйдет. Но вот насчет договора не особенно мечтай. У меня их три, и трижды я был счастлив. А книжки до сих пор нет. Когда моя незабвенная тетка Наталья редактировала Михаила Дудина…
Гена Кусков открыт и словоохотлив. У него множество родичей. Они отличаются от моих родичей ярким складом характера, масштабностью дел и багажом, в котором живым грузом лежит память о выдающихся людях наших дней. И хотя Кусков забавен, рассказывая о том, что поведали ему родственники и что он сам насочинял про них, я не стал его слушать.
Вышел из редакции и сел в сквере на скамейку. Был один из последних дней сентября. Безветрие. Неслышно падают желтые листья. Я пристально вглядывался в крону берез, пытаясь обнаружить хотя бы один листок, за которым смогу уследить в миг его отрыва от ветки. Нет, не удавалось. Я сидел и думал, с какой радостью расскажу сегодня маме о звонке редактора. Она дома, ждет меня, а я и билет ей на поезд уже купил, в котором послезавтра она отправится домой. Потом приедет Алена, тоже обрадуется такой новости, но воспримет ее спокойно. Она давно поверила в меня как в литератора. А прочитав повесть, которую сейчас собирались печатать, даже поцеловала мне руку — настолько мое новое сочинение пришлось ей по душе. «Будет неплохой гонорар», — скажу я. «Вот и хорошо, — кивнет она. — Ты хочешь ноутбук, значит, купим». Она еще не знает, что мама дала мне денег. Я отказывался, но она не слушала, открыла верхний ящик письменного стола и положила туда три красные пятитысячные купюры. «На костюм, — сказала она. — У тебя такая работа, с людьми встречаешься, пишешь про них, ты должен выглядеть опрятно». — «Спасибо, но у меня всего хватает. Лучше давай что-нибудь купим Алене. Ей не часто преподносят подарки. Ты же знаешь, ее родители умерли, когда она была маленькой. И хорошо, если подарок будет от моей матери». «Не возражаю, — кивнула мать. — Но, думаю, тебе нужно вернуться к жене. Там твоя дочка без отца. А ты хороший отец, добрый, умный. Надо помириться с женой и жить в семье. Дочку, сынок, любить, воспитывать надо». — «Нет, мама, мне их дом противопоказан. Мне делается плохо, когда я слышу разговоры о мельхиоровых ложках, о телесериалах, о варенье, которого соседка Глаша наставила пятьдесят девять литров, а соседка Илона и того больше. Хочется домой…»