— Не слышу ответа, — поторопил Бирюков.
— Да пошел он на хутор, — сказал я. — Такие шизоидные поделки унижают человека, делают его мельче и гаже. Предлагай Кускову. Лично у меня только одно желание — плюнуть в морду так называемому автору.
— У меня тоже, — усмехнулся редактор. — Но мало ли какие у нас желания. Их нужно соизмерять с нашими возможностями. А возможности таковы, что вынуждены… В общем, зови Кускова.
Я вернулся в отдел и направил Кускова к редактору. Он пошел и тут же снова предстал перед моими глазами. По его довольной физиономии с ходу видно: согласен.
Машина остановилась, раскрылась дверца, и я увидел прежних конвоиров — лейтенанта и сержанта. Это они забирали меня из ресторана.
— Выходи! — приказал сержант.
Я спрыгнул первым. Не оглядываясь и не качаясь, поднялся по каменным ступенькам крыльца и вошел в отделение милиции. Поздоровался с дежурным капитаном — крепким, лысым здоровяком, который стоял возле стола, сцепив пальцы рук на собственном затылке.
— Задержанные доставлены, товарищ капитан, — доложил лейтенант. — Волосатик — за нетрезвый вид и попытку подраться, а литературный сотрудник — за грабеж. Вот его паспорт и журналистское удостоверение, — положил он на стол капитана мои документы. — А также его наличные деньги и деньги, отнятые им у швейцара. И мобильный телефон.
— Того пока здесь посадите, — кивнул капитан на парня. — Этого, — показал на меня, — в клетку, за барьер.
Мне показалось, капитан что-то путает, я хотел присесть на стул, но меня цепко схватил за предплечье сержант и втолкнул в полутемную комнату за высоким деревянным барьером. Звякнул запор.
Парень опустился на скамейку. Посидел, повалился на бок и захрапел. Длинные жирные волосы упали ему на лицо и колыхались от пьяного дыхания.
— За ч-что меня сюда? — старательно выговаривая слова, чтобы казаться трезвым, спросил я. — У меня ма-мать дома.
— О матери нужно было думать раньше, — сказал капитан.
— Верните мобильник, мне надо ей срочно… Не имеете права лишать общения с ма-матерью.
— Сядь и молчи, — сказал сержант. — Иначе таким манером в другое место пойдешь.
Я сел на табурет и ощутил устоявшийся запах мочи: слева, под стульями, расползлась небольшая лужица.
«Нужно уговорить их, чтобы отпустили. Должны же они понять, что мама не спит, переживает. У них тоже есть матери. Жаль, денег нет, а то предложил бы откуп… Да, откуп или выкуп? Нет, в моем случае откуп, откупиться».
— Понимаете, я сказал маме, своей маме, что отлучусь на два часа. Или на три. И это было в семь вечера, а сейчас… Дайте позвонить хотя бы с вашего телефона.
— Прекрати хамить, — сказал сержант. — Товарищ капитан, может, мы его таким манером в отдельный номер?
— Пускай там, — сказал капитан. Он сидел за столом и что-то записывал в широкий журнал. В пепельнице догорала сигарета, и бледный столбик пепла норовил упасть на полированную крышку стола. — Поедет следователь к его маме, поговорит по душам. Ну и кого же вы ограбили?
— С моей матерью следователю нужно разговаривать при мне, — сказал я. — Десять лет я живу отдельно, она про меня многое не знает. А я про себя знаю то, чего не знает она.
— Следователь выяснит, — сказал капитан.
— Да, выяснит, и вы меня выпустите из вашей уборной.
— Несомненно, если прикажет, — подтвердил капитан.
— У вас пепел сейчас упадет, — сказал я, не понимая, зачем я это говорю.
— Спасибо, — сказал капитан и стряхнул пепел на стол. А затем приставил пепельницу к крышке стола и смахнул в нее пепел ладонью. При этом я не понял, зачем пепел сначала стряхивать на стол и только затем — в пепельницу. Наверное, чтобы не чувствовать на себе моего влияния. — Вы расслышали вопрос?
— Я никого не грабил, — сказал я. — Меня ограбили.
— Да? Как же такое случилось?
Я не хотел говорить, но в моем трезвеющем мозгу была надежда, что они все-таки махнут рукой на свои милицейские условности и скажут: «Черт с тобой, иди к своей маме». И решил рассказать:
— Мы с девушкой были в ресторане, так? Она заревновала, что я танцевал с другой, и ушла. Обиделась, наверное, не знаю. А когда и я собрался уходить, то увидел, что у лестницы, которая ведет в бар, стоит швейцар и считает деньги. Я попросил его разменять пятитысячную купюру. Он сказал: «Сейчас». Достал из кармана еще денег и стал считать. Посчитает, посчитает, посмотрит на меня и начинает пересчитывать. А я подумал, что он слишком долго считает, будто не собирается отдавать. И стукнуло в мою хмельную голову: «Он видит, что я пьян, и ждет, когда я свалюсь и усну или просто забуду про деньги». И взял со стола то, что он уже насчитал. А вы как поступили бы на моем месте, а? Разве иначе?