Теперь Снеер понимал, почему много-много лет из массовых изданий вырезали любые сообщения о появлении неизвестных объектов на небе, не пропускали гипотез, касающихся существования иных разумных цивилизаций в пределах возможного контакта. Авторов таких гипотез публично обвиняли в неразумности и безжалостно высмеивали.
И однако даже среди поднулевиков случаются люди, которые приходят к определенным выводам, строят различные предположения и гипотезы. А может быть…
Он задумался.
Ну конечно! Весьма правдоподобно! Взять хотя бы Матта! Неужели разрядизация учитывает только интеллектуальный уровень? Может, и она впряжена в общую систему превентивных акций? Может, тот, кто слишком умен, чтобы не заметить чего-то подозрительного в этом мире и при этом не желает прикидываться, будто этого не видит… автоматически объявляется шестиряком, пятиряком независимо от истинного уровня разумности? Может, одним из критериев разрядизации является отношение к предполагаемой истине?
Да, это могло быть так! Некий дотошный умник, который не может держать свои выводы при себе, просто разрядизируется как шестиряк. Шестиряк, по идее, глупее пятиряка, и даже неизвестно, насколько глупее, ибо шестой разряд не ограничен снизу. Он просто – потенциально – бесконечно глуп. Его глупость не имеет пределов. Он может болтать что угодно, но… – кто станет слушать идиота?!
«А ведь недурно придумано! – зло, но не без уважения отметил Снеер. – Трудно отказать наднулевикам в тщательности разработки методов удержания в тайне важнейшего факта существования Чуждой Силы».
Теперь и он тоже должен был участвовать в укрытии этой трагической истины. Он признавал логику вывода наднулевиков, видящих единственный выход именно в таком поведении, и знал, что обязан включиться в сизифов труд поддержания мира на наклонной, по которой он неустанно и неуклонно скользил вниз.
Доставая браслет из ящичка во входном вестибюле Отдела «С», он еще раз внимательно взглянул на него. Все, что он узнал до сих пор, необъяснимым образом связывалось в его голове с каким-то туманным воспоминанием о чем-то неуточненном – может, с каким-то сном, с чьими-то словами… Сейчас, защелкивая браслет на запястье, он мысленно возвращался к встрече с Алисой, ища ключ к шифру, записанному в подсознании.
Теперь Снеер понимал, что, увлеченный предчувствием разгадки, забрел в ловушку, из которой не было выхода. Став обладателем горького знания о механизмах, правящих человечеством, он терял возможность восстановить свою первородную, удобную и беззаботную позицию в упрощенном обществе, проблемы которого казались теперь смешными заботами дошкольника по сравнению с опасностью, нависшей над не знающим ситуации человечеством Земли.
«Кто заставлял меня, черт побери, впутываться?» – задавал он себе вопрос, то и дело возвращавшийся вместе с приливами ностальгии по бетонно-пластиковой родной среде, из которой его неожиданно вырвали и перенесли в настолько естественное окружение, что оно казалось совершенно чуждым человеку, выросшему между лабиринтом улиц и безбрежностью вод Тибигана.
Ответ напрашивался сам собой. Не наднулевики принудили его покинуть город. Во всяком случае, не только они.
«Все из-за этой девчонки! – раздраженно подумал он, машинально поворачивая браслет вокруг запястья. – Одурманила меня, воздействуй на самые глупые, иррациональные слои мужской психики… Стала объектом вожделения и тоски, исчезла, оставив надежду на исполнение чего-то прекрасного, единственного в своем роде… Я мог… И я могу быть таким дурнем, чтобы все еще оставаться под влиянием ее ворожбы?»
Однако эти мысли пришли явно с запозданием. Здесь, в главной квартире арголандских наднулевиков, опутанный и прикованный к этому месту знанием всего до конца и сознанием беспомощности перед лицом обстоятельств, он мог только ругать себя за безрассудство в момент слабости.
«Что делать дальше? – размышлял он, зная, что даже если снова окажется в агломерации, то не сумеет включиться в тамошнюю смешную игру – игру в общественную жизнь. – Неужто действительно нет никакого выхода, спасения для нашего несчастного мира?»
Он знал, что нет… Не мог отыскать ни единой бреши, щели, позволяющей усомниться в очевидности выводов Раскалли, а однако мысль все время возвращалась к этому. Неужели и вправду люди не упустили какого-нибудь шанса, какого-нибудь способа?
Он вдруг сообразил, что опять исполняется предсказание Алисы: вот она, та минута, неизбежность которой была предсказана в приоткрытом ему будущем.
«Ты узнаешь правду, – фразы приходили из глубины памяти, словно были эхом только что произнесенных Алисой слов. – А когда увидишь, что для мира нет спасения, когда не будешь знать, что делать, когда поймешь, что во всей вселенной нет существа, способного тебе помочь…»
– Во всей вселенной? – повторил он громко.
Во всей огромной вселенной не нашлось бы… еще большей… или хотя бы равной Силы?
«Никогда не забывай об Алисе», – опять эти слова, настойчиво проникающие в сознание. Тогда, в отеле, засыпая от усталости, он регистрировал их почти бессознательно. Спустя минуту уже спал мертвецким сном. Что он тогда видел во сне? Не помнил, но зная, что должен был видеть какой-то необычный сон. Сейчас он знал это наверняка…
Картины того сна вдруг накатились волной. Не только картины… Мелодия и слова должны были быть элементом, сопровождающим сонные видения. Откуда он знал эту мелодию? Потому что слова… да, это были слова песенки, которую пел голос Дони Белл… Текст, прочтенный два дня назад, возвращался из подсознания…
Да! Это как раз и был тот пропущенный вариант, тот единственный шанс, которого засидевшиеся в своих удобных креслах наднулевики не смогли – либо, возможно, не хотели – заметить или предвидеть. Теперь он показался Снееру столь очевидным, что его просто невозможно было не увидеть.
А она, Алиса, была свидетельством реальности этого шанса. Она была здесь затем, чтобы он знал… и действовал!
Но какая роль была ему предназначена?
Защелка браслета вдруг отстегнулась, одна из частей замка отделилась от тороидальной половинки медного обруча, открыв внутреннюю полость. Оттуда выпал маленький овальный предмет, напоминающий желатиновую капсулку с каким-то лекарством. Он взял ее пальцами. Она была прозрачной, внутри переливалась капля голубоватой жидкости. На поверхности капсулки виднелись малюсенькие буковки:
«Выпей меня», – прочел Снеер.
Из глубины прошлого всплыли фразы, которые читал голос матери:
– «Если б я только знала, с чего начать…» Видишь ли, в тот день столько было всяких удивительных происшествий, что ничто не казалось ей теперь совсем невозможным»[11].
…Он стоял вместе с Алисой перед маленькими дверцами, за которыми раскинулась манящая бездна звездного неба. На губах еще таяли остатки желатиновой капсулки.
– Это проход в иной Мир, куда не доходит их мощь. Я обещала тебе помочь, и вот я здесь. Идем со мной.
– А они? – Он показал рукой за спину.
– Их мы тоже заберем через это отверстие, соединяющее две вселенные.
– Как?
– Защелкни браслет, возьмись рукой за что-нибудь, сожми сильнее и тяни за собой эту несчастную, измученную планету. Для того я и дала силу твоей руке.
Он взглянул на светлое лицо Алисы, пребывая в радостном предчувствии озарения и понимания, на границе сна и яви, не зная уже, где тут явь, а где сон, но уверенный, что только со смертью последнего из людей умирает надежда.
Варшава – Чикаго – Закопане – Рацибор.
Июль 1979 – август 1980.