Я застряла на этой остановке в полвторого дня. И, хотя, осень в своей золотой поре ещё оставалась
дружелюбно тёплой, я уже начала подмерзать из-за своей
глупой убеждённости, что для верхней одежды ещё рано.
А теперь разглядываю покрасневшие пальцы и
пытаюсь до бровей зарыться в толстовку, листая чужую
рукопись, которую стащила.
Остановка была старая, ржавчина проглядывала из-
под облупившейся синей краски. Скамья протёртая, но
обычно чистая. Остановка наверняка была ровесницей
асфальтовой дороги — такой же потёртой и потресканной, но крепкой. Дорожные полосы на ней выцвели. До сих пор
мимо меня не проехало ни одной машины, да и вряд ли кто
мог быть — я не слышала, чтобы сюда кто-то приезжал, кроме моего автобуса, да и тот добирался сюда только раз в
два часа. Это место было мало кому нужно: за остановкой
простирался огромный парк - ибо не могут деревья в лесу
расти столь ровными рядами, - что был прекрасен в это
время года с алой листвой и чёрными стволами, но далеко
за парком простирался Предел. Там листья, деревья, парк
стирались и прекращали своё существование, там наш мир
заканчивался.
Автобус верно прибывал на остановку у края мира
раз в два часа, но у Предела было немного посетителей. В
основном это дети и чудаки вроде меня. Из-за Предела
часто что-нибудь появляется и остаётся в конце парка —
игрушки, стулья, балконы или кости, а порой — кошки и
птицы.
Так я заполучила рукопись, а рядом со мной лежал
пришедший из-за Предела лев.
Рукопись была толстой тетрадкой в клетку, но
исписанной полностью, мелко, до последней странницы. В
ней было полно рисунков, то ли иллюстрирующих
историю, то ли отношение создателя к ней. Куча ремарок и
уничижительных комментариев. Многие страницы были
вырваны, а несколько исчерканы настолько, что нельзя
было разобрать.
Рукопись рассказывала о девочке, что жила одна на
луне.
Я прихватила тетрадку, потому что меня
заинтересовала история и потому что тешила себя
надеждой однажды её вернуть. Может быть, мы стали бы
друзьями.
Лев рядом умывался, урча. Я протянула к нему руку
и он, придирчиво её обнюхав, позволил запустить
замёршие пальцы в тёплую гриву и почесать за ухом.
Убрав тетрадку под толстовку, я спрятала руки в
толстовку и поежилась, надеясь стряхнуть замёрзшесть, мысленно моля об автобусе.
За дорогой простиралось жёлтое поле, а на самом
его краю ещё можно было разглядеть очертания аэропорта
и взлетающие самолёты.
Лев зевнул и я невольно зевнула тоже.
Далекий шум нарушил нашу тишину. Я с
кряхтеньем оторвалась со скамьи, растирая конечности, и
погладив
на
прощание
льва,
с
любопытством
навострившего уши в сторону приближающего автобуса.
Двери со скрипом открылись, водитель привычно