– Кто тутъ?!. Кто здѣсь?!. – окрикнулъ ее испуганный женскій голосъ, когда она уже обратно подкрадывалась къ дверямъ.
Хищница успѣла выскочить въ самый разъ; изъ трубы юрты во дворѣ вылеталъ густой, искристый багровый дымъ, и внутри гудѣли голоса. Мергень выбѣжала изъ воротъ веселая, добрая, раздумывая, залаютъ ли на нее собаки или нѣтъ, и что подумаетъ про ночное посѣщеніе караулившая скотъ работница?
По утру дома собравшіеся кругомъ огня прокаженные встрѣтили ее радостными восклицаніями.
– Ты вернулась и, можетъ быть, что-нибудь принесла?!.
Мергень встряхнула отрицательно головой и взяла ребенка у няньчившей его Анки.
– Ничего не нашла… Завтра!..
Но и на слѣдующій день она не нашла ничего.
Вернулась она поздно, уже днемъ, съ прострѣленной ногой.
Больные не рѣшились ее разспрашивать. Мрачная, съ судорожно стиснутыми зубами, она безъ посторонней помощи осмотрѣла и перевязала свою рану. Ночью случился съ ней бредъ и лихорадка. Ея стоны скоро перешли въ дикое, похожее на вой, пѣніе, которому немедленно завторили волки, рвущіе на дворѣ трупъ Салбана. И этотъ страшный хоръ уже не замолкалъ, только то крѣпчалъ, то слабѣлъ временами. Однообразіе его нарушали лишь восклицанія больной, проклятія, звѣроподобные звуки, ржаніе и взвизгиваніе… Прокаженные перестали вѣрить, что это голоситъ женщина… Во мракѣ юрты вдругъ замелькали всѣ злые боги, повелители голода, мора и страданій… Младенецъ умеръ…
. . . .
Набѣги Мергень не остались, однако, безъ послѣдствій.
Нѣсколько дней спустя больные услышали зовъ снаружи и поплелись къ выходу.
– Не подходи… Стой!… – заревѣлъ якутъ, когда они открыли двери. Онъ угрожающе выставилъ впередъ свое копье-пальму.
– Я вамъ привезъ ѣду… общество послало… До весны должно вамъ хватить… Больше не будетъ!.. Сами голодаемъ… Для Теченія я привезъ сѣти, пусть рыбу ловитъ… Сами вы себѣ должны ѣду промышлять, не всѣ вѣдь вы помираете.
– Сѣти всегда стары, никуда не годныя, – жаловался Теченіе.
– Даромъ даемъ, жалѣючи даемъ!.. Бери, что есть… А пусть эта чортова дочь, колдунья Мергень, не шляется, скажите ей, что убьемъ ее, какъ собаку… Нѣтъ такого закона, чтобы моръ по свѣту разносить.
– Не пустимъ ее больше, она ранена, она болѣетъ!.. Будьте увѣрены, – кричали восторженно нищіе…
– Послушай… не уходи… – начала говорить слабымъ голосомъ Анка. – Послушай… попроси князя… скажи ему, что жалуюсь я, что Петручанъ… обманулъ меня… нѣтъ… не обманулъ, а по ошибкѣ забылъ отдать мнѣ мой скотъ… Пусть отдастъ также мои вещи.
– Говори громче! – издали прокричалъ якутъ.
– Да не… могу… Подойди ближе… не бойся, я еще здорова…
– А!.. это ты, Анка!… Бѣдняжка, зачѣмъ ты ушла сюда?
– Ничего не подѣлаешь!.. Значитъ – судьба! Скажи князю, пусть прикажетъ отдать мнѣ скотъ и вещи… они мои… у Петручана…
– Пусть прикажетъ, а то сами пойдемъ за ними…
– Не смѣйте!.. Живьемъ васъ изжаримъ, запремъ въ пустую юрту и сожжемъ… Вотъ подлецы!.. – ругался якутъ.
– Всѣхъ отравимъ, всѣмъ ядъ привьемъ!.. – воскликнула бѣшено Мергень, не осмѣливаясь, однако, выглянуть за двери.
– Что она? Съ ума сошла!?. Вотъ баба-то звѣрь!!. – заговорилъ вдругъ спокойно пріѣзжій. – Вы думаете, намъ васъ не жаль?.. Жаль, еще какъ, да сами нуждаемся теперь и голодаемъ… Дневной свѣтъ меркнетъ, когда человѣкъ живыми глазами посмотритъ на ваши мученія, но что же мы можемъ подѣлать? Даемъ, сколько въ состояніи дать! И князю я согласенъ сказать, а только вы ужъ насъ пощадите, не трогайтесь съ мѣста, сидите въ вашемъ углу…